ни кадриль, ни менуэтъ, ни контрадансъ, а что-то особенное: ни въ старомъ, ни въ новомъ стилѣ, ни въ англійскомъ, ни во французскомъ; развѣ, можетъ быть, что-то въ родѣ испанской пляски, какъ говорятъ, веселой, свободной и похожей на импровизацію подъ звуки кастаньетъ. Онѣ кружились, какъ легкое облако, перелетали изъ конца въ конецъ по аллеѣ, и воздушныя движенія ихъ, казалось, разливались, по ярко озаренной сценѣ, все дальше и дальше, какъ крутъ на водѣ. Волны волосъ ихъ и облако платья, пластическая трава подъ ногами, щумящія въ утреннемъ воздухѣ вѣтьви, сверкающіе листья и пестрая тѣнь ихъ на мягкой зелени, бальзамическій вѣтеръ, весело ворочающій далекую мѣльницу, все вокругъ этихъ дѣвушекъ, — даже крестьянинъ съ своимъ плугомъ и лошадьми, чернѣющіе далеко на горизонтѣ, какъ будто они послѣднія вещи въ мірѣ, - все, казалось, танцовало вмѣстѣ съ дѣвушками.

Наконецъ, младшая изъ сестеръ, запыхавшись, съ веселымъ смѣхомъ, бросилась отдохнуть на скамью. Старшая прислонилась возлѣ нея къ дереву. Оркестръ, — странствующія скрыпка и арфа, — завершилъ громкимъ финаломъ, въ доказательство свѣжести своихъ силъ; но въ самомъ дѣлѣ, музыканты взяли такое темпо и, споря въ быстротѣ съ танцовавшими, дошли до такого presto, что не выдержали бы ни полминуты дольше. Крестьянки подъ яблонями высказали свое одобреніе неопредѣленнымъ говоромъ и тотчасъ же принялись опять за работу, какъ пчелы.

Дѣятельность ихъ удвоилась, можетъ быть, отъ появленія пожилого джентльмена: это былъ самъ докторъ Джеддлеръ, владѣтель дома и сада, и отецъ танцовавшихъ дѣвушекъ. Онъ выбѣжалъ посмотрѣть, что тутъ происходитъ и кой чортъ разыгрался у него въ саду еще до завтрака. Докторъ Джеддлеръ, надо вамъ знать, былъ большой философъ и не очень любилъ музыку.

— Музыка и танцы — сегодня! пробормоталъ докторъ, остановившись въ недоумѣніи. — Я думалъ, что сегодня страшный для нихъ день. Впрочемъ, свѣтъ полонъ противорѣчій. Грація! Мери! продолжалъ онъ громко: — что это? или сегодня поутру свѣтъ рехнулся еще больше?

— Будьте къ нему снисходительны, папенька, если онъ рехнулся, отвѣчала меньшая дочь его, Мери, подходя къ нему и устремивши на него глаза: — сегодня чье-то рожденіе.

— Чье-то рожденіе, плутовка? возразилъ докторъ. — Да развѣ ты не знаешь, что каждый день чье нибудь рожденіе? Что, ты никогда не слышала, сколько новыхъ актеровъ является каждую минуту въ этомъ, — ха, ха, ха! право, нельзя говорить безъ смѣха, — въ этомъ сумасбродномъ и пошломъ фарсѣ — жизни?

— Нѣтъ, не слышала.

— Да, конечно, нѣтъ; ты женщина, почти женщина, сказалъ докторъ и устремилъ глаза на ея милое личико, которое она все еще не отдаляла отъ его лица. — Я подозрѣваю, не твое ли сегодня рожденіе.

— Нѣтъ? въ самомъ дѣлѣ? воскликнула его любимица и протянула свои губки.

— Желаю тебѣ, сказалъ докторъ, цалуя ее: — забавная мысль!… счастливо встрѣтить этотъ день еще много разъ. Хороша идея, нечего сказать, подумалъ докторъ: — желать счастливаго повторенія въ такомъ фарсѣ…. ха, ха, ха!

Докторъ Джеддлеръ былъ, какъ я уже сказалъ, большой философъ; зерно, паѳосъ его философіи состоялъ въ томъ, что онъ смотрѣлъ на свѣтъ и жизнь, какъ на гигантскій фарсъ, какъ на что-то безсмысленное, недостойное серьёзнаго вниманія разсудительнаго человѣка. Корень этой системы держался въ почвѣ поля битвы, на которомъ онъ жилъ, какъ вы сами скоро увидите.

— Хорошо! но откуда же достали вы музыку? спросилъ докторъ. — Какіе нибудь мошенники! Откуда эти менестрели?

— Ихъ прислалъ Альфредъ, отвѣчала Грація, поправляя въ волосахъ сестры нѣсколько полевыхъ цвѣтовъ, которые вплела съ полчаса тому назадъ, любуясь юною красотою Мери.

— A! Альфредъ прислалъ музыкантовъ; право? сказалъ докторъ.

— Да. Онъ встрѣтилъ ихъ сегодня на зарѣ при въѣздѣ въ городъ. Они путешествуютъ пѣшкомъ, и ночевали здѣсь; сегодня рожденіе Мери, такъ онъ подумалъ, что, можетъ быть, это позабавить ее, и прислалъ ихъ сюда ко мнѣ съ запискою, что если я того же мнѣнія, такъ они къ нашимъ услугамъ.

— Да, знаю, безпечно замѣтилъ докторъ:- онъ всегда спрашиваетъ вашего мнѣнія.

— А мое мнѣніе было не противъ, весело продолжала Грація, — она остановилась и, отступивши на шагъ, любовалась съ минуту красивою, убранною ею головкою: — Мери была въ духѣ и начала танцовать; я пристала, и вотъ мы протанцовали подъ музыку Альфреда, пока не выбились изъ силъ. И музыка была для васъ тѣмъ пріятнѣе, что ее прислалъ Альфредъ. Не правда ли, милая Мери?

— Право, не знаю, Грація. Какъ ты мнѣ докучаешь своимъ Альфредомъ!

— Докучаю тебѣ твоимъ женихомъ? отвѣчала сестра.

— Да я вовсе не требую, чтобы мнѣ объ немъ говорили, возразила капризная красавица, обрывая и разсыпая по землѣ лепестки съ какого-то цвѣтка. — Мнѣ и то прожужжали имъ уши; а что до того, что онъ мнѣ женихъ….

— Тсъ! Не говори такъ слегка о вѣрномъ, вполнѣ тебѣ преданномъ сердцѣ, Мери, прервала ее сестра: — не говори такъ даже и въ шутку. Такого вѣрнаго сердца не найти въ цѣломъ мірѣ!

— Нѣтъ, нѣтъ, отвѣчала Мери, поднявши брови въ безпечно миломъ раздумьи:- можетъ статься не найти. Только я не вижу въ этомъ большой заслуги. Я — я вовсе не нуждаюсь въ его непоколебимой вѣрности. Я никогда ее у него не требовала. Если онъ ожидаетъ, что я…. Впрочемъ, милая Грація, что намъ за необходимость говорить объ немъ именно теперь?

Нельзя было безъ наслажденія смотрѣть на граціозныхъ, цвѣтущихъ сестеръ: онѣ ходили, обнявшись, по саду, и въ разговорѣ ихъ слышался странный контрастъ серьёзнаго размышленія съ легкомысленностью, и вмѣстѣ съ тѣмъ гармонія любви, отвѣчающей на любовь. Глаза меньшой сестры наполнились слезами; внутри ея происходила борьба: глубокое, горячее чувство прорывалось сквозь своенравный смыслъ ея рѣчей.

Разность ихъ лѣтъ была года четыре, не больше; но Грація, какъ часто случается въ подобныхъ обстоятельствахъ, когда обѣ лишены надзора матери (жены доктора не было уже на свѣтѣ), Грація такъ неусыпно заботилась о меньшой сестрѣ своей и была ей предана такъ безгранично, что казалась старше, нежели была въ самомъ дѣлѣ; она, естественно, не по лѣтамъ являлась чуждою всякаго съ нею соперничества и раздѣляла, какъ будто, прихоти ея фантазіи только изъ симпатіи и искренней любви. Великія черты матери, самая тѣнь и слабое отраженіе которыхъ очищаетъ сердце и возноситъ высокую натуру ближе къ ангеламъ!

Мысля доктора, когда онъ смотрѣлъ на дочерей и слушалъ ихъ разговоръ, не выходили сначала изъ круга веселыхъ размышленій о глупости всякой любви и страсти, и о заблужденіи молодежи, которая вѣритъ на минуту въ важность этихъ мыльныхъ пузырей, и потомъ разочаровывается — всегда, всегда!

Но