Похожий на Музыкина шагал рядом, сочувственно поглядывал на враз помертвевшее лицо бывшего краскома и словно читал его мысли: пропади пропадом та подлая минута, когда взбрело ему в голову ввязаться в поганую историю…

— Напраслина, гражданин краском, эх, напраслина… — заговорил он. — Не убивал я никого, верьте мне — никого и никогда не убивал, ведь красноармеец я, такой же, как вы… — Он заплакал и взял Шаврова за руку. — Эх, командир… Чего уж теперь… Вот, возьми адрес, съезди в Палестины, сына к делу пристрой… Помоги бывшему товарищу в последний раз…

Шавров молча сунул мятый конверт в карман.

— Все же — из одной Красной Армии, — обреченно добавил арестованный, и тут же строгий конвойный развел их по краям шеренги.

Минуты через две подошли к двухэтажному дому с облупившейся штукатуркой и длинным забором с колючей проволокой поверху; начальник конвоя крикнул что-то, распахнулись тяжелые ворота, над которыми чернела вывеска «Гормилиция» и безжизненно повис вылинявший красный флаг, и вместе со всеми Шавров оказался на краю большого, мощенного булыжником двора.

— Лицом к стене, руки назад, не разговаривать!

— А ты шагай за мной, — приказал начальник конвоя Шаврову.

Вошли в здание. На пороге Шавров оглянулся: почему-то захотелось еще раз увидеть бывшего красноармейца, но среди однообразных арестантских спин тот ничем не выделялся, и Шавров не нашел его, к тому же и начальник конвоя, подтолкнув нетерпеливо, зло произнес:

— Еще увидитесь. Если верующие…

Коридор был грязноватый, замызганный, взад-вперед сновали пишбарышни с затейливыми прическами и оперативники в полувоенной форме с желтыми револьверными кобурами на офицерских ремнях. У дверей с табличкой «Начальник гормилиции» конвойный приказал сесть на скамейку, на которой уже дожидались решения своей участи две размалеванные проститутки, и, велев проходящему мимо милиционеру покараулить Шаврова, скрылся за дверьми. Милиционер с любопытством оглядел своего нечаянного поднадзорного и спросил, косясь на орден:

— Ничего, не огорчайтесь… Наш начальник человек справедливый, разберется. Где служили? У меня вот брательник в Крыму гикнулся, он в корпусе…

Шавров понял, что сейчас милиционер произнесет фамилию комкора, а ему, Шаврову, эту фамилию слышать нельзя. Никак нельзя… Ведь он забыл ее. Навсегда. Поднял глаза и встретил отчужденный презрительный взгляд:

— У вас лицо, как у учителя из моего села… Вот я и подумал: спрошу у фронтового товарища… А вы, оказывается, — милиционер поморщился и махнул рукой. Потом, посмотрев Шаврову прямо в глаза, добавив: — Я — не верю. Ошибка вышла. А может, и того хуже — помешал кой-кому товарищ комкор…

Скрипнула дверь, начальник конвоя мотнул головой:

— Заходи, — и, тщательно прикрыв за Шавровым скрипучую створку, удалился.

Шавров вошел в кабинет и увидел человека лет сорока, в штатском, чем-то неуловимо похожего на Чехова. Сходство усилилось, когда начмил водрузил на нос пенсне и предложил сесть.

— Благодарю вас. — Шавров улыбнулся.

— Чему радуетесь? — удивился начмил. — Вы пытались освободить особо опасного преступника, а за это — стенка. Документы…

Шавров протянул пачку своих справок и удостоверений, и начмил долго их изучал. Наконец он положил на стол последний листок и с сочувствием взглянул на Шаврова:

— Орден за что?

— Я со своим конармейцем взял врангелевского офицера с ценными бумагами. А этот… обознался я. Подумал — Музыкин…

— Теперь понятно…

— Что вам понятно? — не выдержал Шавров. — Что вам всем в ваших кабинетах с чаем и вареньем может быть понятно? Музыкин меня от смерти спас! Мою пулю на себя принял! — Он запнулся, наткнувшись на холодные, изучающие глаза начмила, и нерешительно закончил: — И вообще. Не верю, что красноармеец преступником стал.

— А мне твоя вера не требуется. Я только понять хочу — чего в это дерьмо полез? — Он подошел к Шаврову. — Этот бандит пятерых положил. Из-за дрянного золотого кольца. И прими совет: не суйся впредь не в свои дела, — он сел рядом с Шавровым. — Ты хоть понимаешь, что происходит? Теперь ведь не лето девятнадцатого! Теперь весна двадцать первого.

— Понимаю. Мы в девятнадцатом на фронте не для того погибали, чтобы вы теперь, в двадцать первом, всякую дрянь плодили. Ваша новая жизнь мне не нравится! Не за это я своих людей в тыл Врангеля водил, не за это мы свои жизни добровольно и сознательно революции отдали!

— А ты Врангеля живого видел? — с интересом спросил начмил.

Шавров обалдело посмотрел — не ожидал такого поворота, но ответил с гордостью:

— Видел в Севастополе. Он из своего штаба вышел — в гостинице «Кист» у них штаб размещался…

— Ну и дальше, дальше? — Начмил, словно гимназист, заинтересованный невероятной историей, схватил Шаврова за руку.

— Да ничего такого, — скромно пожал плечами Шавров, — сел в свой белый «Даймлер» и уехал. На фронт. Он каждый день на фронт ездил.

— И ты его не убил? — с искренним недоумением спросил начмил.

— Приказа не было.

— Значит, ты умеешь выполнять приказы? — Начмил встал, отчужденно взглянул на Шаврова. — Ну так вот: мы здесь, в кабинетах с вареньем, тоже умеем… Товарищем Лениным приказан нэп. Вот и нишкни! Но так как голова у тебя дурацкая — снизойду до объяснений. Первое: этот красноармеец стал бандитом, потому что молод, неустойчив, поддался трудностям. Главная же трудность в том, что многомиллионная армия больше не нужна и поэтому в большинстве своем демобилизована, почему мы и видим тебя перед собой. Второе: фабрики и заводы стоят, и обеспечить миллионы красноармейцев работой не могут. Неустойчивые безработные становятся бандитами. И убивают. Как этот… За понюх табаку. За последние три дня… — начмил взял со стола сводку, — бандиты убили шестерых обывателей и троих моих работников. Хотя мы все тут и не люди… — он потянулся к колокольчику. — Ты, Шавров, пусть молодой, но член партии, большевик. Задумайся вовремя. Мысли твои не от ума, а от истерики, поступки — того хуже… — Он позвонил, вошел начальник конвоя, остановился на пороге. — Вот что, Малахов… — начмил снял пенсне и начал тереть глаза, — проводи товарища на выход.

— «На выход» — это, стало быть, в расход? — спросил Шавров.

— На выход — это на выход, — сузил глаза начмил. — А в расход — это в расход. Не там второе дно ищешь, краском. Еще раз говорю, смотри не ошибись, — и, поняв по лицу Шаврова, что тот хочет задать какой-то вопрос, поднял руку. — Ты помолчи лучше… Допустим, ты не обознался. Допустим — этот бандит — твой Музыкин. Ну и что? Снисхождения заслуживает? Ни один