Анна Домина Особый день

— Бац! Бац! — разбивались о желтую стену школы снежки. Лешка прибавил ходу: принять бой было никак нельзя — врагов было слишком много. Из-за чего его невзлюбила эта троица из параллельного класса, Лешка и сам толком не мог сказать. Просто эти трое всегда старались толкнуть его, забрызгать грязью или — как сегодня — побольнее залепить снежком.

— Хлоп! — ледяной ком глухо стукнул прямо между лопаток. Но тут Лешке повезло: в зону обстрела вошла полная представительная дама и он, пристроившись к ней с другого боку, под улюлюканье своих обидчиков покинул школьный двор без потерь. «Эх, был бы сейчас рядом Никитка! — горько думал Лешка. — Вдвоем еще можно было бы отбиться». Но друг Никитка вторую неделю не появлялся в школе — болел.

Между тем, дама-спасительница, так ничего и не заподозрив, свернула в переулок, а Лешка побежал к остановке, у которой уже притормаживал троллейбус. Троллейбус был холодный и почти пустой. Окна заиндевели. Чтобы разглядеть хоть что-нибудь снаружи, надо было протаять маленькое окошко в инее. Лешка итак хорошо знал, что выходить ему через четыре остановки. Просто ему нравилось наблюдать, как от дыхания постепенно прорастает кругляш, через который видно весь мир. Обычно он представлял, что летит в самолете и смотрит в иллюминатор. Сегодня он ничего представлять не стал: морозные узоры были так хороши, что Лешка поневоле залюбовался. Воображение, раздразненное сказочностью ледяных цветов, подсказало — сегодня особый день. Не такой, как был вчера, и не такой, как будет завтра. От мысли, что сегодня его день рождения, стало совсем волшебно. Школьные неприятности забылись, в троллейбусе будто пригрело солнышко.

В таком настроении Лешку тянуло рисовать. Рисовал он всегда. Мать записала было его в художественную школу, но там он не прижился. Учителя вечно заставляли рисовать не то, что он хотел, — скучные кубы, шары, яблоки. Так Лешка и остался недоучкой. Он то рисовал помногу, целыми днями просиживая за столом, то надолго забывал о красках. И вот теперь он почувствовал, что рисовать самое время. Он пододвинулся к матовому замерзшему стеклу, покрытому тоненьким слоем инея — в середке оставалось ровное место без узоров. «Что бы такое придумать?» (он предпочитал говорить не «я рисую», а «я придумываю») — мысли Лешки крутились и крутились, пока его не осенило. «Конечно, щенка!» Щенка ему уже давно обещали, но после всего, что стряслось дома, мать заранее, еще месяц назад предупредила, чтобы на щенка он не рассчитывал.

А дома происходило что-то непонятное: родители совсем разругались, на этот раз по-настоящему. Лешка давно подозревал, что назревает что-то недоброе. А когда они с фальшиво спокойными лицами («педагогичными», как называл про себя Лешка любую неискренность взрослых, — слово он подхватил у матери) собрались сказать ему, что больше вместе жить не будут, Лешка все понял, не выдержал, разревелся в голос, как давно уже не плакал, потому что считал себя взрослым.

С тех пор горечь уже подутихла. Правда, в такой день все казалось еще ярче — и затаенная обида на родителей, и несбывшаяся мечта о собаке. Но сейчас Лешка гнал прочь непрошенные мысли о доме. Стараясь не дышать на стекло, чтобы не растаял тонкий ледяной слой, нестриженным ноготком указательного пальца он начал выводить давно знакомый силуэт. Сколько раз он рисовал эту милую остроухую мордаху! Лешка и сам уж не помнил, когда он впервые «придумал» своего щенка.

Троллейбус дергался и рука на весу предательски дрожала, но щен получился на славу. Он задорно смотрел на своего создателя и был таким знакомым и родным, что Лешка спохватился — как же это он до сих пор не придумал ему имя? Это нужно было срочно исправить и он приписал под рисунком аккуратной буквицей: «Снежок». Уж таким белым и сияющим от солнца был пес, что имя родилось само собой. Лешка отвлекся, чтобы в кем-то протаянное окошко посмотреть, какая остановка. Он приник к ледяному глазку, выискивая знакомые очертания улиц, когда над самым ухом у него раздалось:

— Пррривет!

Лешка недоуменно оглянулся, но рядом никого не оказалось. В троллейбусе вообще было пустовато.

— Эй, я здесь! Здесь!

Только тут Лешка заметил, что рисунка на прежнем месте нет и в помине, а щен смотрит на него из дальнего угла, да не просто смотрит, а еще и забавно по-собачьи улыбается. Чем дольше Лешка смотрел на своевольный рисунок, тем больше тот казался ему живым. Вот, щенок переступил с лапы на лапу, вот, дернул ухом и вдруг сорвался с места и забегал в тесном кругу оконной рамы. Лешка смотрел во все глаза, боясь, что волшебство сейчас кончится.

— Ты что, ж-живой? — только и смог прошептать он.

— Конечно, ты же сам меня оживил — у меня теперь имя есть! — щенок подбежал к своему имени и разлегся на нем, как на коврике.

— Здорово! — выдохнул Лешка. — А я и раньше тебя рисовал, только не знал, что надо имя придумать.

— Ррраньше и не вышло бы, здесь особый день нужен и еще куча всего. Я в этом деле не мастак, про это у Печального Слона нужно спросить. Он все знает.

— Как, ты и Слона знаешь? — поразился Лешка.

Щенок утвердительно вильнул хвостом.

Печального белого слона Лешка нарисовал давным-давно, когда еще ходил в садик. Если его спрашивали, почему тот такой грустный, он отвечал, что белых слонов очень мало и ему одиноко.

— Слушай, Снежок, если ты знаком со Слоном, то должен знать и Веселую Семейку, и вообще всех-всех.

— Ну да, я всех-всех тоже хорошо знаю, — щенок вскочил и принялся гоняться за солнечным зайчиком.

— А они все тоже живые?

— Ррразумеется, живые. Хоть у них и нет таких замечательных имен. — Снежок потерся мордой о буквы имени и даже лизнул снежным язычком.

— Как бы я хотел с ними поговорить! — воскликнул Лешка так громко, что люди на другом конце троллейбуса оглянулись на него.

— Так что за беда? Пойдем со мной, я тебе все покажу, — пролаял щенок.

— Разве так можно?

— Конечно, можно. Дай правую лапу и закрой глаза.

Лешка послушно протянул правую руку, закрыл глаза и коснулся… ледяной поверхности? Нет, под пальцами зашевелилось что-то мохнатое и теплое.

— Ну, вот. Теперь можешь открыть.

Открыв глаза, Лешка тотчас снова закрыл их, так все вокруг сверкало в солнечных лучах. Под ногами похрустывало, вокруг расстилалась белая равнина, невдалеке возвышался серебристо-белый лес. Лешка догадался, что это ледяные узоры по краям оконной рамы. Было холодно, пожалуй, гораздо холоднее, чем в троллейбусе. Лешка поежился и огляделся в поисках щенка. Неугомонный носился среди деревьев, пугая лаем странных зверушек на ледяных ветках. Снежные