птицам и посмотреть, как они борются у его ног. Голуби клевали прямо из рук старика, поглядывая на него то одним глазом, го другим. Порой вспархивали и садились ему на плечи, и тогда он становился похожим на чудотворца.

В это воскресное утро парк был еще пуст, голуби не слетелись. Может быть, они и вправду перебрались под старые часы. Там каждое утра насыпают им крошек жители соседних домов. Старик знал, что голуби вернутся сюда к обеду, когда откроется ресторан и в парке соберется народ.

Да, все идет как по часам. Все в порядке. Глаза деда Екима смеялись. Он был доволен. Так вот и должны жить люди — согретые солнцем, среди цветов и голубей. Он читал об этом в книжках, которые брал у библиотекаря Минковского, да и сам понимал, что так должно быть. Цветы и солнце!

Но что это? Одна из березок наклонилась, она сломана! «Кто осмелился на такое злодеяние?» Глаза старика потемнели. Он подошел к деревцу и осторожно потрогал его, будто боясь причинить ему боль. На траву посыпались сухие листья. «И в новом саду начались опустошения!» Старик с трудом выпрямил поникшее деревцо, попытался подвязать его, но оно опять склонилось к земле, будто ища в ней опору.

— Зачем ее сломал», дедушка?

Старик ничего не ответил. Он увидел, что и другая березка завяла, и принялся сокрушаться.

— Черт знает, что с ними делается… И унавоживаем, и поливаем, и солнце их греет…

— Дедушка, дедушка! — голосок девочки, занятой теперь голубями и курами, доносился уже издалека.

Дед Еким сел на скамью — он любил отдохнуть после дальней прогулки. Так приятно погреться в ласковых лучах апрельского солнца. Но кругом не видно было ни души, хоть день сегодня праздничный. Старику некому было излить свою досаду из-за поврежденных деревцов, это злило его и мешало полностью насладиться апрельскими лучами. Он, пыхтя, озирался и поглядывал на памятник.

Народ позаботился о том, чтобы все было сделано в соответствии с заслугами героини. Памятник был из серого гранита, добытого в самом сердце горы, где Валя Балканова провела прославившие ее дни. Твердый, как партизанская воля, гранитный постамент походил на скалу, из которой был высечен, покатый и взгорбленный, как морские волны; из них и выступал самый образ Вали. Скульптор вырубил его несколькими ударами молотка, пренебрегая деталями, и тем не менее сходство было поразительное — волосы чуть вились над высоким лбом, взгляд, устремленный вперед, словно отыскивал и ждал кого-то. Около памятника зеленела выложенная дерном курчавая полянка с посеянными на ней горными маками. Других цветов не было. Неподалеку от памятника склонил свои ветви явор, обещающий стать настоящим великаном. Березки, толпившиеся в стороне от него, трепетали на солнце, как белые кружева, будто желая ему понравиться.

Раздосадованный старик пришел в смятение, Все, казалось, было в порядке, а вот выходит, что не совсем так… Нарушение гармонии убивает в нем восторг жизни. Часы не всегда идут как надо… Возьмем, к примеру, последние собрания на «Балканской звезде». С февраля и до сих пор, до апреля, словно буря какая-то, сильная и грозная, но в то же время животворная, волнует партийные ряды, испытывает их крепость, сгибая их, как ветер сгибает деревья. Устоят или не устоят? Все говорили, спорили, волновались, и все ссылались при этом на решения XX съезда КПСС. Молчал только дед Еким — не потому, что не волновался, и не потому, что не хотел ничего сказать о партийной демократии, а просто потому, что не мог мириться с нарушением гармонии.

Что сказала бы дочь, будь она жива? Что бы сделала? Наверняка и ей было бы не по себе, потому что нелегко расстаться со старой одеждой, пока не привык к новой, хоть она и удобней, и красивей. Привычка, ошибки, заблуждения. Одни допускали их чистосердечно и с добрыми намерениями, другие потому, что так было легче управлять… Эх, кое-кому крепко досталось, но ничего не поделаешь, времена такие: лес рубят — щепки летят… Слава богу, что хоть Чолаков посыпал главу пеплом в угоду некоторым отчаянным любителям самокритики… Фу!

Солнечные блики, пробираясь сквозь листву явора, играли на сером граните. Лицо героини как бы ожило. Дед Еким вздрогнул и, потеряв нить мыслей, опять загляделся на памятник. И вдруг глаза его снова потемнели. Кто-то начиркал мелом в самом низу постамента. Написанное было едва видно за разросшимися маками. Чьи-то шалости? Старик осторожно прошел на полянку. На камне коряво, но четко было выведено: «Придет и вам конец». Дважды, трижды прочитал надпись дед Еким и почувствовал, как его точно железным обручем охватила бессильная ярость. «Смотри ты, до чего додумался, паршивец!» И дед Еким, опустившись в траву на колени, принялся торопливо стирать мел платком.

— Дедушка, дедушка! — звала девочка, но он не обращал на нее внимания, торопясь уничтожить возмутительную надпись, пока ее не заметили другие. И чем старательней он тер, тем глубже проникала ему в сердце злоба на неизвестного, потому что многое он мог простить, но кощунства над своей дочерью и партийной честью — никогда!

Он стер все, до последней буквы, отряхнул платок и поднялся, хмурясь и криво усмехаясь. «Вон кто им ненавистен!.. Мерзавцы!..» Задыхаясь от волнения, он топтался около памятника, бормоча и все отряхивая платок, словно хотел, чтоб на нем и пылинки не осталось от возмутительных слов. «Знаю, кто вы такие!.. Не нам, а вам конец пришел! Бездельники!.. Негодяи!.. Сегодня же займусь расследованием… Прохвосты!.. Мерзавцы!.. Нашли кого задевать…»

Он долго кружил возле памятника и оглядывался, не увидит ли кого из этих «бездельников» и «негодяев», но кругом все еще никого не было. И он принялся нервно расхаживать взад и вперед по аллее, громко разговаривая, будто видел злодеев перед собой. Гнев его все разрастался, и он решил, что необходимо действовать и как можно скорее, пока следы преступников не исчезли. Взяв внучку за руку, он заторопился домой, раздосадованный и возмущенный тем, что так печально закончилась его воскресная прогулка. А поскольку воображение его было крайне возбуждено, он уже нашел скрытую связь между засохшими березками и осквернением памятника. И все больше и больше убеждался, что необходимо немедленно сообщить о совершенном преступлении в милицию, потому что эти распоясавшиеся мерзавцы могут посягнуть и на чью-нибудь жизнь.

Дед Еким не заметил, как очутился на улице Героев Труда. С утра и до обеда по воскресным дням люди здесь с головой уходили в домашнюю работу, и потому никто не обратил на него внимания. На галереях и балконах, во дворах и палисадниках, а то и прямо на улице выбивали половики, ковры, одеяла. На длинных веревках висело только что