повернули головы в сторону приехавших, а те трое быстро соскочили с лошадей, сбросили зипуны, заменявшие седла, отвели лошадей в сторону и подошли с уздами в руках к огоньку. Ребята сидели вокруг Виктора Шмоткова, парня с птичьим лицом. Он продолжал что-то рассказывать, а все остальные слушали, изредка вставляя замечания. Рядом с Виктором, накрывшись зипуном и поджав ноги калачиком, улегся Володя Кочетов. Когда он высовывал голову (в самых интересных местах рассказа), то светом костра озарялось его лицо. Больше четырнадцати лет ему дать нельзя. Русые, аккуратно подрезанные волосы свисали из-под картуза ровным кружком. Немного насмешливые глаза, прямой невысокий лоб, а в округлых пухленьких щеках было что-то девичье. Ребята постарше иногда так и обращались к нему: «Володька, красавица моя, — прикурить!»

Петька Ухарь неподвижно смотрел на огонь, положив картуз на колени. Его кудрявая голова возвышалась над всеми, а лицо выражало явное превосходство: он — самый старший из ребят и сын самого богатого на селе мужика. Петькину лошадь отгоняли от хлебов, даже прикуривали ему цигарку, когда он прикажет, и подчинялись беспрекословно. Только Ваня Крючков держал себя с ним как равный.

Ваня тоже слушал рассказ Витьки, потряхивая рваным зипунишком. Шестнадцатилетний Ваня — сирота. Но не было на его лице ни забитости, ни покорности, присущей деревенскому сироте. Наоборот, во всех движениях проскальзывала какая-то не юношеская степенность. Зато если он хохотал, то до слез. Если же в воскресные дни он играл с ребятами в казанки, то редко проигрывал. Но Ваня всегда недоедал, что видно было и по его бледноватому лицу. Еще десятилетним мальчишкой он продавал казанки на хлеб — казанок стоил кусок хлеба шириной в ладонь, — а потом их же и выигрывал. Глазомером, необходимым в этой игре, он обладал удивительным. Была, впрочем, у него и другая расценка: сто горошин за казанок. Тогда он зарабатывал даже на полный суп для всей многочисленной и бедной семьи дяди, у которого жил с малых лет. А что стоило тому же Петьке Ухарю тайком от отца насыпать полный карман гороха из закрома, обменять на казанки и играть себе на здоровье целое воскресенье? Ничего не стоило.

Всякий человек по-своему зарабатывает. И русоволосый разбитной мальчишка прославился точностью глаза с детства.

В тот вечер Витькин рассказ казался Ване особенно интересным. И остальные слушали, открыв рты, то привставая, то опять ложась.

Узкое, почти безбровое лицо Витьки поворачивалось на тоненькой шее из стороны в сторону, а глаза, похожие на щелки, казались всегда прищуренными. Рассказывая, он хлопотливо жестикулировал, и руки никак не давали покоя замусоленному картузишке. Несчастный картуз то оказывался на затылке, то надвигался на ухо, прикрывая один глаз, то шлепался вдруг о землю. Редкий человек относится с таким неуважением к своему головному убору, как Витька. Картузом он дома бил кошку, картузом пил воду, в картуз же он рвал вишни и малину. Это был не просто картуз, а и хозяйственная посуда, и оружие защиты, и сумка. Черт его знает, что за картуз был у Витьки! Всем известен случай, когда сорвавшийся с цепи кобель Ухаревых бросился однажды на Витьку. Страшный был пес! Трусишка Витька, побледнев как полотно, бросил ему свой необыкновенный картуз и побежал, сверкая пятками. Кобель схватил картуз, мотнул его раз-другой и бросил. Видимо, разные запахи были настолько необыкновенны и настолько поразили собаку, что она оставила в покое и Витьку и картуз. Так вот этим-то знаменитым картузом и размахивал рассказчик.

— Сидим мы с Федькой Варягом, — продолжал Виктор. — Вдвоем, значит, ночевали в поле с лошадьми. — При этом он показал два пальца и плотно надвинул картуз всей пятерней. — Моя кобыла да Федькин мерин — только и лошадей. Да. Сидим и вдруг слышим: ка-ак лошади шарахнутся к нам! Матка храпит, дрожит… Глядь: сажень в двадцать — во-олк! Вот я испужался так испужался! Приподняв плечи, втянув в них голову и сдвинув картуз на глаза, Виктор показал, как он испугался. — Да. Волк! А луна светит, скажи, как днем! А Федька схватил дубину, да как вскочит на мерина, да за полком! Мне кричит: «Держи кобылу-у!» Я — к кобыле: узду надел да верхом. И только-только сел, как она рванет в галоп да за Федькиным мерином. О! Как пошла, как пошла! — Виктор сбросил картуз и ударил им о землю. — Ка-артуз потерял, ботинок соскочил — утром уж нашли. Зажмурился, скачу. А сам, ей-боженьки, не знаю — куда. Слышу, Федька кричит на кого-то: «А, гадюка!» Открыл я глаза и вижу: Федька рядом с волком — скачет, скачет. Моя кобыла — за ними. Вдруг мерин передним копытом ка-ак даст по волку! А волк — в сторону! А Федька с лошади соскочил да ка-ак дубиной ему по башке стук!!! Ох, я испужался! Вот, думаю, съест волк Федьку. Вдруг мерин-то Федькин — ко мне, прижался к кобыле боком — и-и-и… понесли-и! Остался Федька с волком один. Беда… Прискакали мои лошади в село, сами прискакали, а я кричу: «Федьку во-олк ест! Карау-ул!» — Витька, забывшись, уже визгливо орал и потрясал картузом, изображая, как он скакал и кричал о гибели Федьки.

Все ребята захохотали. А Ваня Крючков сквозь смех сказал:

— Ты кричал: «Двенадцать волков Федьку съели!» Умора!

Виктор, не смущаясь, продолжал:

— Прискакали мужики на то место, а там нет никого — ни волка, ни Федьки. Мы — кричать, мы — звать. Слышим: свистит наш Федька в два пальца. — И Виктор пронзительно свистнул, вложив пальцы в рот. — Мы — туда! Подъезжаем, а Федька волочит волка за ногу. Убил дубиной!.. Елки-палки! Я тут обрадовался — нет спаса! А Федька — ко мне: «Ты куда ускакал?» Да ка-ак даст мне по спине! Хорошо ударил, прочно! — Виктор немного помолчал, потом решительно сдвинул картуз на затылок и закончил: — Ничего Федька не боится.

— А ты труса дал. Федьку бросил. Пти-ица! — вставил Ухарь.

Виктор попытался оправдаться, шмыгнув носом:

— Лошади ж понесли со страха. Куды ж денешься?

— «Со страха»! — передразнил Ухарь. — Лошадь, она, брат, чует, если хозяин боится. С Федькой мерин не боялся — на волка шел, а с тобой забоялся, как кролик.

Издали послышался конский топот. Ребята прислушались. Легко было определить, что всадник скачет полным галопом, приближаясь к табору. Ваня Крючков сказал:

— Должно быть, Федька скачет. Уж я-то знаю его повадку: кроме него, никто так не жарит в темноте.

— Варяг! — проговорили ребята, одни с уважением, другие со страхом.

Вскоре всадник подскакал. Лошадь с ходу остановилась почти у костра. С нее соскочил парень лет семнадцати — без картуза, с вьющимися волосами; разом пробежал глазами по всей компании и бросил ребятам гуся. Во всех движениях проглядывали смелость,