Два милиционера, не торопясь, прогуливались вдоль старинного, ещё царской постройки, здания вокзала. Глаза стражей порядка блестели: они только что произвели дегустацию свежего пива в буфете. Впереди вышагивал старшина - тщедушный мужчина лет сорока. К его непомерно большим усам прилепились рыбьи чешуйки. В двух шагах позади усатого держался рыжеволосый сержант, совсем ещё молодой парень. Линейный патруль зорко следил за порядком: в праздничный день должна быть двойная бдительность!

 Ко Дню Победы погода, наконец-то, наладилась. Бирюзовое небо стало непривычно высоким, а недавно распустившиеся клейкие листочки источали свежий аромат. Изумительное утро плавно перетекало в день. Солнышко ослепительно светило, ворковали голуби, путаясь прямо под ногами. На перроне становилось многолюдно, около вагонов собирались пассажиры, ожидая скорой посадки.

 - Смотри, Петрович, вон там два щенка идут, еле сумки тащат! Скоро на четвереньки встанут! Никак, День Победы отметили? – краснощёкий сержант первым заметил непорядок.

  Молодые люди находились в «оскорбляющем человеческое достоинство» состоянии, или, говоря простым языком - были сильно пьяны.

 - Студенты пробку понюхали, мать их! – хмыкнул в усы старшина, с улыбкой наблюдая, как парни пробирались к вагону, походя невежливо обругав толпу тёток с сумками.

 Бабы подняли галдёж, но пацаны, не слушая их, пытались впихнуть в проход вагона две необъятные сумки, споря о чём-то между собой. Назревал скандал.

 - Надо оформить. Пусть отдохнут, - старшина разгладил усы и смахнул с них чешуйки.

 - И то. Распоясались молодые. Не мешало, проучить, - согласился сержант, - пожалуй, сбегаю я за усилением. Жаль, Петрович, нет у нас дубинок, как у буржуйских полицаев. Вдруг начнут огрызаться?

 - Да, сбегай, позвони от дежурной по вокзалу в вытрезвитель. Пусть транспорт пришлют с этим, как его, здоровяком-то. А насчёт дубинок... Ты, Алексей, воду не мути мне тут. Кулаки нам на что? Пусть только вякнут. Сопротивление властям, шутка ли? Дубина ты сам стоеросовая.… Насмотрелся фильмов про спрутов итальянских. Наша милиция - народная, а народная милиция не должна пугать людей разными там дубинами. Тогда и население не будет бояться милиции, а станет любить и уважать внутренние органы, - старший важно прокашлялся и снова погладил усы.

 Алексей с уважением посмотрел на Петровича. Может ведь сказать красиво! А даже и не подумаешь. С виду - валенок, как есть валенок. Сержант метнулся в сторону касс. Через пять минут вернулся - запыхавшийся и вспотевший.

 - Федька сейчас будет! Уже выехал.

 - Ну, вот, как подтянется бугай, так и повяжем их. А пока, наблюдай, кури - Петрович протянул Алексею пачку "Астры".

 Тот вынул сигаретку и прикурил от "притычки" - дымящегося окурка, любезно предоставленного старшим товарищем. Оба милиционера стали внимательно следить за развитием событий, не выпуская из виду юных нарушителей.

 Ребята что-то пытались втолковать проводнице, но та ругалась и размахивала руками. Посадка пассажиров застопорилась.

 В скором времени прилетела подмога: машина с надписью на фургоне «Спецмедтранспорт». За рулём сидел, сверкая золотыми зубами, здоровенный лоб - в звании младшего сержанта. Машина лихо тормознула, визгнув колёсами.

 Верзила выскочил из-за руля и тут же закричал на всю площадь, потирая руки:

 - Ну, где тут пьяницы? Сейчас повяжем, дело минутное!

 - Тише ты, Федька! Разорался, как блажной! – Петрович строго сдвинул брови.

 Здоровяк осёкся на полуслове. Усатый крякнул. Милиционеры подобрались, от улыбок не осталось и следа. Расталкивая встречных, они ринулись к вагонам. Операция по захвату нарушителей началась.

 Один из хулиганов звался Васькой. Невысокий и худощавый, он был одет в ношенные джинсы, залатанные на мотне, и болоньевую куртку-ветровку с молниями. Светлые волосы Васьки разлохматились, очки съехали на самый кончик носа. Редкий пух на скулах не знал ещё бритвы. Парень пытался поднять огромную сумку. Второй нарушитель - кудрявый, словно молодой барашек - уже забрался с гитарой в тамбур и ожидал, когда друг передаст ему багаж. Шурка (так звали кучерявого) совершенно не обращал внимания на крики тётки в мохеровой шапке и форменном кителе.

 Проводница материлась, ничуть не стесняясь окружающих:

 - Вот, ужо, я милицию-то вызову! Устроили здесь бардак! Такие молодые, а пьёте! Эх, бесстыжие!

 - А ну-ка, стоять, орлы! Поездка отменяется! Чего пялишься, или не понимаешь? - Петрович подошёл вплотную к светловолосому нарушителю.

 Пьяный юнец повернулся, вперив в милиционера осоловелый взгляд. Решительный вид старшины не предвещал ничего хорошего. За спиной усатого маячили ещё два силуэта в фуражках. Белобрысый очкарик сразу же понял всю серьёзность положения. С милицией шутки плохи.

 Поэтому он не стал пререкаться:

 - Да, извините, я всё понял…

 - То-то же! А ты там чего кукарекаешь, кудрявый? На нарах будешь кукарекать! Быстро иди сюда, пионер! – Петрович входил в раж.

 Шурка, не разобравшись в ситуации, послал старшину куда подальше. О чём тотчас же горько пожалел. Заскочивший в тамбур, золотозубый здоровяк с размаху выдал ему «леща». Земля закачалась у парня под ногами, в ушах зазвенело. Шурка упал, крепко стукнувшись головой о переборку. Жалобно звякнула выпавшая из рук гитара. Бабы на перроне разом замолкли.

 Петрович наклонился, со знанием дела осмотрел закатившего глаза Шурку и деловито кивнул подручным:

 - Забрать его. А ты чего смотришь, как телок? Ну-ка, взял быстро багаж, и в машину – шагом марш!

 Васька послушно схватил сумки, но еле-еле оторвал их от земли. Сразу же стало ясно, что весь багаж ему не осилить.

 - Дистрофик! – презрительно сплюнул Петрович, - Алексей, а ну, помоги студенту!

 Так и отправились к машине. Обездвиженного Шурку тащил за шиворот здоровяк Федя. Следом, шатаясь, волочил огромный баул Васька, за ним шагал рыжий Лёша, с сумкой поменьше. Замыкал шествие Петрович - грозно пошевеливая усами, с гитарой в руках. Тётки, теперь уже одобрительно, загомонили.

 Только лишь стоящая в стороне баба - неопределённого возраста, облачённая в болоньевую куртку и сапоги-дутыши – посочувствовала парням.

 Она почесала заросший жёстким волосом подбородок, глубоко затянулась папиросой и, щуря глаза, произнесла сиплым голосом: