также не изменится, и, ежели будет хорошая, то к нам придет Шидловский и мы пойдем странствовать с ним по Петербургу и оглядывать его знаменитости».

Набережная реки Мойки у дома, где умер Пушкин (дом третий слева). Фотография

С Иваном Николаевичем Шидловским, закончившим Харьковский университет и недавно приехавшим в Петербург, Достоевские познакомились в гостинице. Шидловский служил в министерстве финансов, но душа его принадлежала другому — он писал романтические стихи, поглощен был литературой, метался, ища своей дороги в жизни, применения своим выдающимся способностям. Он был на пять лет старше Федора, но, разговорившись с юношей, изумился его начитанности, своеобразию его суждений, почувствовал в нем недюжинную натуру и заинтересовался им. Оба страстно любили Пушкина. Это их особенно сблизило.

Окна кабинета Пушкина со двора дома по набережной реки Мойки. Фотография

Они вместе бродили по Петербургу, осматривали его. Первым делом братья попросили сводить их к дому на Мойке, где умер Пушкин. Еще в Москве и по дороге в столицу Федор мечтал увидеть это место. «…Мы, дорогой, сговаривались с братом, приехав в Петербург, тотчас же сходить на место поединка и пробраться в бывшую квартиру Пушкина», — вспоминал впоследствии Федор Михайлович.

Пробраться в квартиру, конечно, не удалось, а возле дома постояли, зашли во двор и, справившись, которые окна кабинета Пушкина, где он скончался, долго смотрели на них, снявши шляпы.

начал было Федор, но, смутившись, умолк.

— Продолжайте, прошу вас! — воскликнул Шидловский.

И Федор продолжал:

— Чье это? Не ваше ли? — поинтересовался Шидловский.

— Нет, что вы… Я стихов не пишу. По Москве ходило, ну и запомнилось.

— Есть лучше, гораздо лучше, — сказал Шидловский. — Ходит по Петербургу. Лермонтова.

И он с большим чувством прочитал «Смерть поэта».

Братья слушали как завороженные. Пушкин… Одно его имя заставляло Федора благоговейно трепетать. Смерть Пушкина была для него тяжелой утратой. «Не знаю, вследствие каких причин, — рассказывает Андрей Достоевский, — известие о смерти Пушкина дошло до нашего семейства уже после похорон маменьки. Вероятно, наше собственное горе и сидение всего семейства постоянно дома были причиною этому. Помню, что братья чуть с ума не сходили, услыхав об этой смерти и о всех подробностях ее. Брат Федор в разговорах со старшим братом несколько раз повторял, что ежели бы у нас не было семейного траура, то он просил бы позволения носить траур по Пушкине».

Осматривая Петербург, побывали на Невском с его роскошными магазинами, зашли в книжную лавку Смирдина. Дошли до набережной, изумлялись Адмиралтейству, любовались Зимним дворцом и просторами Невы. Опершись на нагретый солнцем гранитный парапет, наблюдали, как по глади воды взад и вперед от берега к берегу сновали лодки и ялики, перевозя желающих. По набережной вышли к Летнему саду с его знаменитой решеткой, вековыми деревьями и статуями. От Летнего сада рукой было подать до Марсова поля, где устраивались военные парады, и Инженерного замка.

Замок братьев особенно занимал. Неужели они будут жить и учиться в этом здании, как вон те юнкера, похожие на игрушечных солдатиков, что так браво вышагивают на плацу перед огромными воротами?..

Хотелось узнать об училище побольше. Вскоре представился случай получить о нем сведения из первых рук.

Вид на Адмиралтейский бульвар. Литография Ф. Перро. 1840-е гг.

Однажды в воскресенье в квартиру Костомарова явился высокий стройный молодой человек, весьма приятной наружности, в черном мундире и спросил, дома ли Коронад Филиппович. Костомаров был дома и не замедлил представить пришедшего ученикам:

— Мой бывший питомец Дмитрий Григорович, ныне кондуктор Инженерного училища, прошу любить и жаловать.

Молодые люди перезнакомились. «В числе этих молодых людей, — вспоминает Григорович, — находился юноша лет семнадцати, среднего роста, плотного сложения, белокурый, с лицом, отличавшимся болезненною бледностью. Юноша этот был Федор Михайлович Достоевский».

Григоровича обступили и закидали вопросами. Он отвечал охотно и весело.

— Если бы не Коронад Филиппович, — рассказывал Григорович, — не видать бы мне училища как ушей своих. Я, должно вам сказать, господа, явился в этот дом с весьма смутными представлениями о российской грамоте. О прочем и не говорю. Обстоятельства моего детства были несколько необыкновенны. Отец умер рано, оставив меня в деревне на руках у матери и бабушки. Обе они — природные француженки, говорили между собой только по-французски. И со мною тоже. Русскую речь перенял я от мужиков. В Москве обучался в пансионе у иностранца. Кое-как выучился по-русски читать и писать. Когда речь зашла о моем будущем, матушка не знала, куда меня девать. Поехала в Петербург, намереваясь пристроить в пансион или в кадетский корпус. Но по дороге в дилижансе познакомилась с дамой, ехавшей в столицу с целью сделать своего сына инженером. Она-то и порассказала матушке об нашем училище, которое считается лучшим военным учебным заведением в России, уверила, что инженерная служба не так тягостна, как военная. Дама ехала договариваться с капитаном Костомаровым о приготовлении сына к экзамену. Матушка к ней присоединилась. Так я очутился в этом доме на попечении Коронада Филипповича. Что сказать? Он был для меня находкой. Я же для него… Два года он бился со мною и не раз, верно, думал: «Ну, этот обязательно провалится на экзамене и меня посадит!» А я не провалился. Даже я. Понимаете?

— Как же? Каким образом?

— Чудом… Нет, кроме шуток, ведь за два года я кое-чему выучился. К тому же мне повезло. Выручили французский язык и рисование.

— А страшно вам было, когда сдавали экзамены?

— Мне — очень. Да вы со мной не равняйтесь.

— А как все происходило?

— Ну,