- 1
- 2
Эдгар Аллан По Бочка амонтильядо
Я, как мог, переносил от Фортунато тысячи неприятностей, но когда он дошел до оскорбления, я поклялся отомстить. Вы, который хорошо знаете мой характер, не предположите, будто я произнес хоть одну, малейшую угрозу. В конце концов, рано или поздно, я должен быть отомщен: это было дело решенное; но самая окончательность, бесповоротность моего решения исключала всякую идею риска. Я не только должен был наказать, но и наказать без всякой опасности для себя. Обида не отомщена, если мстителя постигает наказание; она, в равной мере, не отомщена и тогда, когда мститель не позаботится о том, чтобы совершивший обиду знал, – кто ему мстит. Все должны были видеть, что я, ни словами, ни действиями, не давал Фортунато ни малейшего повода усомниться в моей благосклонности к нему. По всегдашней привычке, я продолжал улыбаться ему в лицо, и он не подозревал, что отныне моя улыбка выражала лишь мысль об его уничтожении. У него была одна слабая сторона, у этого Фортунато, – за исключением которой, впрочем, он был человек достойный уважения. Он считал себя удивительным знатоком вин. Между итальянцами, вообще, мало знатоков и истинных любителей чего бы то ни было; их энтузиазм, в большинстве случаев, напускной, приспособленный ко времени и к случаю: это просто шарлатанство, имеющее целью уловлять английских и австрийских миллионеров. В деле картин и драгоценных камней, Фортунато, как и все мы, был шарлатан, но по отношению к старым винам он был искренен. В этом я мало от него отличался; я сам знал толк в итальянских винах и, когда только мог, скупал значительные запасы их. Однажды, вечером, встретил я своего друга, – это было в самый разгар карнавала; он много выпил, и потому взял меня под руку с видом самой горячей дружбы. Мой молодец был костюмирован; на нем красовался наряд из двух разноцветных половин материи, в обтяжку, а на голове возвышался конический колпак с погремушками. Я был так доволен, встретивши его, что, казалось, никогда не кончил бы жать ему руку. Я ему сказал: – Мой милый Фортунато, как я вас кстати встретил. Какой у вас чудесный вид! А я сегодня получил бочку амонтильядо или, по крайней мере, вина, которое выдано за амонтильядо, и у меня есть сомнения… – Как, – сказал он, – амонтильядо? Бочку? Невозможно! И еще в разгар карнавала! – Я не уверен в нем, – возразил я, – но был настолько глуп, что заплатил за него полную цену амонтильядо, не посоветовавшись предварительно с вами. Вас никак нельзя было найти, а я боялся потерять случай. – Амонтильядо! – Да, но я сомневаюсь. – Амонтильядо! – И хочу убедиться окончательно. – Амонтильядо! – И так как вы куда-то приглашены, то я иду за Лючези. Если у кого-нибудь есть критический смысл, так это у него. Он мне скажет… – Лючези неспособен отличить амонтильядо от хереса… – А, между тем, есть не мало глупцов, утверждающих, что его вкус равен вашему. – Пойдем!… Идем!… – Куда? – В ваши погреба! – Нет, мой друг. Я не хочу злоупотреблять вашей добротой. Я вижу, что вы приглашены. Лючези… – Я не приглашен; – идем! – Нет, мой друг. Дело и не в приглашении, а в том, что, как я замечаю, вы чувствуете сильнейший озноб. Погреба невыносимо сыры, они выстланы селитрой. – Ничего, идем. Холод решительно ничего не значит. Амонтильядо! Вас обманули. А что касается Лючези, то он неспособен отличить херес от амонтильядо. И, говоря таким образом, Фортунато завладел моей рукой. Я надел черную шелковую маску и, заботливо закутавшись плащом, позволил ему тащить себя. В моем доме слуг не оказалось; они исчезли, чтоб попировать в честь карнавала. Уходя, я сказал им, что не вернусь раньше утра и дал формальный приказ – не отлучаться из дому. Этого было довольно, как я знал, чтобы все они разошлись до одного, лишь только я вышел. Я взял два фонаря с рефлекторами; один из них вручил Фортунато и любезно повел его через длинную анфиладу комнат до помещения, ведшего в погреб. Я спустился по длинной и неровной лестнице, время от времени оборачиваясь к моему спутнику и советуя ему идти осторожнее. Мы достигли последней ступеньки и очутились на влажном полу катакомб Монтрезоров. Походка моего друга была неуверенна и колокольчики на колпаке звенели при каждом его шаге. – Бочка амонтильядо? – спросил он. – Это дальше, отвечал я; – а заметьте эти белые полосы, которые блестят по стенам погреба. Он обернулся и посмотрел на меня своими стеклянными глазами, в которых стояли слезы опьянения. – Селитра? – спросил он наконец. – Селитра, – подтвердил я. – С какого времени приобрели вы этот кашель? – Гха!-Гха!-Гха – Ох-гха!-кхо!-кхо!-кхо!-кхо!! Несколько минут мой бедный приятель совсем не мог ответить. – Это ничего, – сказал он наконец. – Постойте, – возразил я решительно, – уйдем отсюда; ваше здоровье драгоценно. Вы богаты, все вас уважают, любят, удивляются вам; вы счастливы, как был и я когда-то; вы такой человек, что оставите после себя заметную пустоту. Я – это другое дело. Уйдем отсюда. Притом же, есть Лючези… – Довольно, – сказал он, – кашель – это пустое. Он меня не убьет. Не умру же я от насморка! – Это правда, это правда, – отвечал я, – и, в самом деле, я не имел намерения напрасно пугать вас, но вы должны принять маленькую меру предосторожности. Хороший глоток медока предохранит вас от действия сырости. Я вынул одну бутылку из длинного ряда ее товарищей, лежавших на земле, и сбил с нее верхнюю часть горлышка. – Пейте, – сказал я, подавая ему вино. Он поднесь бутылку к губам, искоса глядя на меня. Он остановился на минуту, дружески кивнул мне головой (бубенчики на колпаке зазвенели) и сказал: – Пью за умерших, покоящихся вокруг нас. – А я за вашу долгую жизнь. Он снова взял мою руку, и мы продолжали путь. – Эти погреба очень велики, – сказал он. – Монтрезоры, – отвечал я, – сильный и влиятельный род. – Я забыл ваш герб. – Большая золотая нога на голубом фоне; нога давит извивающуюся змею, запускающую свои зубы в пятку ноги. – А девиз? – Nemo me impune lacessit[1]. – Очень хорошо, – сказал он. Вино блистало в его глазах и колокольчики звенели на колпаке. И у меня голова немного кружилась от медока. Прошедши мимо наваленных в кучи человеческих костей, перемешанных с бочками и кувшинами с вином, мы достигли крайнего конца катакомб. Я снова остановился и схватил Фортунато за руку, повыше локтя. – Селитра! – сказал я, – видите, тут ее больше. Она висит как мох вдоль стен. Мы теперь под ложем реки. Капли воды просачиваются сквозь кости. Уйдем, пока еще не
- 1
- 2