искушали. Не моргнув глазом, он отдал девяносто пять процентов своего состояния в тот Фонд, которым ты теперь заправляешь.

А Элиот взял в жены Сильвию Дювре-Зеттерлинг, парижскую красотку, которая его потом возненавидела. Ее мать покровительствовала художникам. Ее отец был знаменитейшим виолончелистом. Ее дед и бабка по матери были из Ротшильдов и Дюпонов.

А Элиот стал пьянчужкой, доморощенным утопистом, святошей, беспутным дурачком.

Не родил ни души.

Bon voyage^[3], дорогой братец, или кем ты там мне приходишься! Будь добрым! Будь великодушным! Преспокойно наплюй на искусство и науки — они еще никогда никому не помогли. Будь искренним и заботливым другом бедняков».

Под письмом стояла подпись:

«Покойный Элиот Розуотер».

Сердце Нормана Мушари колотилось, как набатный колокол, — он взял напрокат большой сейф и запер туда письмо. Этому первому вескому доказательству недолго суждено было оставаться в одиночестве.

Мушари шел домой в свою каморку и размышлял, что как раз сейчас Сильвия разводится с Элиотом, и старик Мак-Аллистер является поверенным ответчика. Сильвия жила в Париже, и Мушари написал ей письмо, в котором намекал, что при мирном разводе двух цивилизованных людей обе стороны обычно возвращают друг другу письма. Он попросил прислать ему письма Элиота, если они у нее сохранились.

Со следующей почтой он получил пятьдесят три письма.

ГЛАВА 2

* * *

Элиот Розуотер родился в 1918 году в Вашингтоне, округ Колумбия. Элиота, так же как в свое время его папашу, утверждавшего, что он представляет интересы землепашцев из Индианы, растили, воспитывали и развлекали на курортах Восточноамериканского побережья и в Европе. Каждый год семейство ненадолго наведывалось «домой», в округ Розуотер, и оставалось там ровно столько, сколько требовалось, чтобы поддержать легенду, будто это и в самом деле их дом.

Годы обучения Элиота в частной школе Лумиса и в Гарвардском университете не были отмечены особыми достижениями. Проводя каждое лето на Кейп-Коде, а зимние каникулы в Швейцарии, он стал опытным яхтсменом и не ахти каким лыжником.

8 декабря 1941 года Элиот расстался с юридическим факультетом Гарварда и пошел добровольцем в американскую пехоту. Он отличился во многих сражениях, дослужился до капитанского звания, командовал ротой. Когда война в Европе близилась к концу, Элиот заболел. Болезнь его называлась «фронтовой невроз». Его отправили на лечение в Париж, где он влюбился в Сильвию и завоевал ее сердце.

После войны Элиот с красавицей женой вернулся в Гарвард и получил диплом юриста. Он увлекся международным правом, мечтал сослужить службу Объединенным Нациям. Элиот защитил по этой теме диссертацию, и тогда же его назначили президентом Фонда Розуотера. Обязанности его, если исходить из Устава, можно было считать либо совсем пустяковыми, либо очень серьезными.

Элиот предпочел принять свое назначение всерьез. Он купил в Нью-Йорке дом с фонтаном в вестибюле. Поставил в гараж две машины — «бентли» и «ягуара». Снял для правления Фонда целый этаж в «Эмпайр-Стейт Билдинг». Велел выкрасить комнаты правления в лимонный, темно-апельсиновый и устрично-белый цвета. Здесь, объявил Элиот, будет располагаться штаб всех тех благородных, прекрасных и двигающих вперед науку начинаний, которые он надеется совершить.

Элиот много пил, но это никого не беспокоило. Как бы он ни набрался, с виду нипочем нельзя было сказать, что он пьян.

* * *

С 1947 по 1953 год Фонд Розуотера истратил четырнадцать миллионов долларов. Элиот не обошел своими милостями ни одной полосы на ниве благотворительности — будь то открытие клиники для контроля за рождаемостью в Детройте или покупка полотна Эль-Греко для музея в городе Тампа, Флорида. Доллары Розуотера сражались с душевными болезнями и раком, с расовыми предрассудками, произволом полиции и тысячью других бед, вдохновляли университетских профессоров на поиски истины, не торгуясь скупали все прекрасное.

По иронии судьбы, одно из оплачиваемых Элиотом исследований касалось алкоголизма в Сан-Диего. Когда эту работу представили ему на рассмотрение, Элиот был так пьян, что не смог ее прочесть. Сильвии пришлось приехать в правление и забрать его домой. Десятки людей наблюдали, как она помогает мужу перебраться через тротуар к поджидавшему их такси. Л Элиот громко декламировал стихи, над которыми бился все утро:

* * *

После этого Элиот, в знак раскаяния, два дня вел воздержанную жизнь, потом исчез на целую неделю. Много чего натворив, он объявился незваным на съезде писателей-фантастов — в Милфордском мотеле в штате Пенсильвания. Норман Мушари проведал об этом случае из отчета частного сыщика, хранившегося в архивах фирмы «Мак-Аллистер, Робжент, Рид и Мак-Ги». Старик Мак-Аллистер велел этому сыщику ходить за Элиотом по пятам — он хотел быть в курсе, не выкинет ли президент чего такого, что может потом накликать на Фонд неприятности.

В отчете сыщика обращение Элиота к научным фантастам приводилось слово в слово. Все заседание, включая и хмельную речь Элиота, было записано на пленку.

— Я люблю вас, сукины дети, — сказал Элиот в Милфорде, — только вас я еще и читаю. Вы одни пишете о тех действительно дух захватывающих переменах, которые сейчас свершаются, вы одни настолько чокнутые, что понимаете: жизнь это путешествие в космосе, и притом не короткое — оно протянется биллионы и биллионы лет. У вас одних хватает пороху действительно болеть за будущее, одни вы действительно понимаете, что с нами делают машины, что с нами делают города, что с нами делают войны, что с нами делают великие простые идеи, чудовищные ошибки, просчеты, несчастные случаи и катастрофы. У вас одних хватает дурости страдать от беспредельности времени и пространства, от тайн, которые никому не дано разгадать, от того, что сейчас мы должны решить, чем будет наше космическое путешествие в ближайшие биллионы лет — раем или адом?

* * *

Элиот признал затем, что пишут научные фантасты хреново, но объявил, что это неважно. Он сказал, что они все равно поэты, раз куда лучше улавливают важные перемены, чем те, кто пишет хорошо.

— К черту этих талантливых пустобрехов — они только и знают, что старательно рассусоливают об огрызке чьей-нибудь ничтожно малой жизнишки. Надо писать о галактиках и вечности, о триллионах душ, которым еще суждено народиться.

— Жаль только, нет здесь Килгора Траута, —