убивают, а посвящают Богу; их кормят, и щедро кормят, и ничего не заставляют делать, но если кто-нибудь из христиан убьет скотину эту ненароком, евреи будут ему только благодарны, кормежка-то денег стоит.
— Ах, бедолаги, — вздохнул Майоратс-херр, — но неужто и ночью им нет покоя?
— Евреи, они так говорят, у чьей могилы майоратс-херры ночью роют, у того из родни скоро кто-нибудь умрет, — отозвалась служанка, — вот там, где бык сейчас копытом роет, там батюшка нашей Эстер лежит, богатый был человек, лошадьми торговал.
— О, Боже, нет! — воскликнул Майоратс-херр и, в самом тяжком расположении духа, пошел обратно в комнату, искать успокоения в протяжных звуках флейты.
Наконец, настало утро; густые тени домов разлеглись на мостовой под ясным небом, молоденькие служанки, не желая пачкать новых башмачков, выбирали дорожку посуше и прыгали с камня на камень; ласточки с примерным прилежанием укладывали ценный строительный материал, коим в изобилии снабдил их вчерашний дождь, сглаживая с его помощью все огрехи, все неровности архитектуры человеческой. На окошке, выходящем на комнату Эстер, Майоратсерр также обнаружил два деловито щебечущих существа в долгополых серых фраках, которые как раз собрались строить гнездо на том самом месте, где оставался кусочек чистого стекла. Майоратс-херр долго стоял в нерешительности, выбирая, что будет правильней: гнать строителей прочь, или же дать судьбе возможность позаботиться о душевном его спокойствии. И, в конце концов, согласно с обычным своим образом мыслей и действий, предпочел позицию выжидательную. Эстер была отныне от него сокрыта, ни радости ее по поводу славного утра, ни милых домашних хлопот он видеть не мог; ему показалось вдруг, что он бы и сам не против поселиться там, на подоконнике, и строить своими руками собственное счастье — Бог знает, из какого матерьяла; чтобы покончить со всем этим разом, он лег на кровать, взял в руки мандолину и запел.
Проснувшись вечером, он обнаружил в спаленке своей Кузена, в сопровождении весьма изысканного ужина; мало того, Кузен тут же пообещал ему сюрприз, и сюрприз приятный. Выглянув в большую комнату, ту самую, что выходила в переулок, Майоратс-херр обнаружил, что она преобразилась совершенно: софа и стулья, шкафы и столики, и даже окно было чисто вымыто — но ласточек не было. «Добрых моих ангелов-хранителей прогнали, — подумал Майоратс-херр. — Значит, придется мне встретиться с тобой лицом к лицу, мой ангел смерти, и пережить по-настоящему кошмар, так долго мучивший меня; ведь кое-что из виденного мной во сне сбылось уже». — «В чем дело, кузен? — спросил Лейтенант, — вам не понравилась меблировка?» — «Я скверно спал, — ответил Майоратс-херр, — и видел во сне Эстер, и она была — мой ангел смерти. Господи, какая чушь! Ее платье исполнено было глаз, без числа и счета, она протянула мне чашу скорби, смертную чашу, и я выпил все до капли!» — «Вас просто мучила жажда во сне, вот и все, — сказал Лейтенант. Садитесь к столу, вот славное вино, настоящее венгерское, я сам его готовлю из изюма и черного хлеба. Да, кстати, вы просто обязаны сходить не сегодня-завтра к одной замечательной здешней старушке; она меня сегодня замучила до полусмерти, чтобы я только вас к ней привел; она хоф-дама, и была когда-то в дружбе с родителями вашими». — «Но для этого мне придется бодрствовать днем, я же охотнее бодрствую ночью, — ответил Майоратс-херр. — Давайте оставим эту затею; примите искреннюю мою благодарность за то, что привели в порядок комнату. Вот только я хотел бы еще купить шелковые шторы; умельцы ваши так выдраили стекла, что я теперь никак не смогу остаться невидимым, если мне взбредет вдруг в голову понаблюдать за переулком». — «Ну, так и купите их, прямо здесь же, внизу, у красотки Эстер, — воскликнул кузен, — а заодно и познакомитесь с ней, и ближе, чем через оконное стекло. Всех наших майоратс-херров сопровождала обыкновенно свита из особо доверенных лиц, и вы не должны нарушать традиций, о любезнейший из кузенов! Я буду сопровождать вас, чтоб не пришлось вам торговаться самому, и чтоб не дали вы себя в обиду, если девчонка окажется вдруг чересчур несговорчивой — уж я-то цены знаю!»
Так, вдвоем, и спустились они в переулок, и Лейтенант только что не тащил Майоратс-херра за руку, последний же никак не мог совладать с охватившим его трепетом; ему казалось, что высокие нелепые здешние дома вылеплены из папье-маше, а люди подвешены на ниточках, словно марионетки, и движутся согласно медленному ходу гигантского солнечного вала. Время было позднее, и евреи с Юденгассе закрывали уже свои лавки, убирали мусор, подсчитывали выручку; Майоратс-херр шел как в чаду, ослепший и оглохший, и никак не мог отважиться поднять, наконец, глаза.
«Сюда, сюда!» — крикнул Лейтенант, и Майоратс-херр хотел уже было переступить порог, как вдруг увидел в лавке вместо Эстер безобразную старую еврейку с орлиным носом, с глазами как карбункулы, с кожею цвета копченой гусиной грудинки и с бургомистерским, право, животом. Выскочив ему навстречу, она тут же принялась расхваливать ему свой товар, зазывать его в лавку, она-де покажет ему все самое прекрасное, что только есть на свете, даже если он ничего и не купит, все равно, для такого славного молодого господина и постараться не жалко! — Он хотел уже было и впрямь зайти, но тут Лейтенант ухватил его за рукав и зашептал на ухо: «Сюда, в другую лавку, прекрасная Эстер здесь!» Майоратс-херр повернулся в дверях и объяснил извиняющимся тоном: он-де ничего покупать не собирался, он только заглянул на секунду — нет ли часом в углу театральной афиши; и с этими словами направился к соседней лавке. Но от старухи не так-то легко было отделаться. Она крикнула ему вслед: «Молодой господин! афиша висит в другой совсем стороне, вон там, на углу, да и в лавке у меня, если поискать, глядишь, найдется! Заходите, заходите ко мне, есть у меня афиша — с испанскими наездниками!» Майоратс-херр смутился, обернулся, да так и застыл в испуге, ибо у еврейки на голове сидел черный ворон. Между тем Лейтенант успел уже завязать беседу с Эстер и объяснить ей — даже и без фамильярности — цель их визита.
Наконец, настало утро; густые тени домов разлеглись на мостовой под ясным небом, молоденькие служанки, не желая пачкать новых башмачков, выбирали дорожку посуше и прыгали с камня на камень; ласточки с примерным прилежанием укладывали ценный строительный материал, коим в изобилии снабдил их вчерашний дождь, сглаживая с его помощью все огрехи, все неровности архитектуры человеческой. На окошке, выходящем на комнату Эстер, Майоратсерр также обнаружил два деловито щебечущих существа в долгополых серых фраках, которые как раз собрались строить гнездо на том самом месте, где оставался кусочек чистого стекла. Майоратс-херр долго стоял в нерешительности, выбирая, что будет правильней: гнать строителей прочь, или же дать судьбе возможность позаботиться о душевном его спокойствии. И, в конце концов, согласно с обычным своим образом мыслей и действий, предпочел позицию выжидательную. Эстер была отныне от него сокрыта, ни радости ее по поводу славного утра, ни милых домашних хлопот он видеть не мог; ему показалось вдруг, что он бы и сам не против поселиться там, на подоконнике, и строить своими руками собственное счастье — Бог знает, из какого матерьяла; чтобы покончить со всем этим разом, он лег на кровать, взял в руки мандолину и запел.
Die sonne scheinet an die wand
die schwalbe baut daran
o sonne, halt nur heute stand,
dass sie recht bauen kann.
Es ward ihr nest so oft zerstoert,
noch eh' es fertig war,
und dennoch baut sie wie betoert;
die sonne scheint so klar!
So suess und toericht ist der sinn,
der hier ein haus sich baut; —
im hohen flug ist kein gewinn,
der fern aus lueften schaut,
und ging er auch zur ewigkeit
er passt nicht in die zeit,
er ist von ihrer Freudigkeit
Verschieden himmelweit.
Так, вдвоем, и спустились они в переулок, и Лейтенант только что не тащил Майоратс-херра за руку, последний же никак не мог совладать с охватившим его трепетом; ему казалось, что высокие нелепые здешние дома вылеплены из папье-маше, а люди подвешены на ниточках, словно марионетки, и движутся согласно медленному ходу гигантского солнечного вала. Время было позднее, и евреи с Юденгассе закрывали уже свои лавки, убирали мусор, подсчитывали выручку; Майоратс-херр шел как в чаду, ослепший и оглохший, и никак не мог отважиться поднять, наконец, глаза.
«Сюда, сюда!» — крикнул Лейтенант, и Майоратс-херр хотел уже было переступить порог, как вдруг увидел в лавке вместо Эстер безобразную старую еврейку с орлиным носом, с глазами как карбункулы, с кожею цвета копченой гусиной грудинки и с бургомистерским, право, животом. Выскочив ему навстречу, она тут же принялась расхваливать ему свой товар, зазывать его в лавку, она-де покажет ему все самое прекрасное, что только есть на свете, даже если он ничего и не купит, все равно, для такого славного молодого господина и постараться не жалко! — Он хотел уже было и впрямь зайти, но тут Лейтенант ухватил его за рукав и зашептал на ухо: «Сюда, в другую лавку, прекрасная Эстер здесь!» Майоратс-херр повернулся в дверях и объяснил извиняющимся тоном: он-де ничего покупать не собирался, он только заглянул на секунду — нет ли часом в углу театральной афиши; и с этими словами направился к соседней лавке. Но от старухи не так-то легко было отделаться. Она крикнула ему вслед: «Молодой господин! афиша висит в другой совсем стороне, вон там, на углу, да и в лавке у меня, если поискать, глядишь, найдется! Заходите, заходите ко мне, есть у меня афиша — с испанскими наездниками!» Майоратс-херр смутился, обернулся, да так и застыл в испуге, ибо у еврейки на голове сидел черный ворон. Между тем Лейтенант успел уже завязать беседу с Эстер и объяснить ей — даже и без фамильярности — цель их визита.