не пахло. Беден был, как крыса с погоста, грамоты не знал, мозгами или смекалкой там какой-нибудь не отличался. А так Васька и Васька, самый обыкновенный человек, ему и зову другого не было. Это потом уже, когда ущемил он каким-то тайным способом полковую копейку, карманы набил и жиреть начал, стали величать его Василием Онисимовичем.

 — А как же наши ироды панами очутились? — вскинул голову Тарасенко.

 — Как, как… — ворчал дед и хмурил свои белые лохматые брови. — На нашей спине, да нашей глупости выехали. Они все так выезжают. Вся старшина казацкая в дворяне выскакивать стала. Вот поживете с мое, сами увидите. У этого Васьки, обозного, сын уже в сотники вышел. А чтобы переломить судьбу казацкую на панскую, взял да записался не Василенкой, как ему по отцу следовало, а на польский манер — Базилевским: «Я-де теперь к шляхте присоединяюсь»… Отсюда и пошло. Новоиспеченный шляхтич тоже понахватал полковых денежек, нажился, а богатство, известно, и самую черную кость в белую перекрашивает: богатству почет, уважение, поклоны, перед ним шапки снимают, а каков ты вчера был, никто и не спросит, лишь бы сегодня золото у тебя звенело. Сын его Федор тоже сотником был, еще больше капитал увеличил, разжился уже до больших тысяч, стал скупать имения разные и в конце концов, сами знаете, девять лет тому назад купил Турбаи. Вот вам и все. Базилевские как облупленные, их и пересчитывать недолго.

 — Значит, кто в паны, а кто в неволю, — мрачно и глухо вздохнул Игнат.

 — Им барство, а нам горе, — отозвался также Нестеренко.

 — Не принимает моя душа этой несправедливости, — пылко и взволнованно сказал Грицай. Его черные горячие глаза сверкнули непримиримо. — Как это можно было, с самого начала свободы лишиться? Зачем поддавались этими разбойникам? Что же наши деды, овцы, что ли, были?..

Старик Колубайко посмотрел на него острыми маленькими глазами из-под насупленных бровей.

 — Не овцы, а беда стряслась нечаянная. Силой нас взяли, лихой человек с оружием обошел и страхом опутал. Спокон веков Турбаи были свободным войсковым селом. Это Данило Апостол, кривой чорт, лютый полковник миргородский, волю у нас отнял, чтоб он покою не нашел на том свете! Вы думаете, мы сами дались? В голые руки? Нет, хлопцы, не браните, не обвиняйте стариков. Случилось это при царе Петре. Ох, посбавил он казацкой волюшки! Так посбавил, что уже вовек не будет по-старому… Объявил царь поход на реку Прут, против турок. Снарядилось село, поседлало коней и пошло. А тут вдруг приказ от Данилы Апостола: остановиться, возвращаться назад. Что такое? В чем дело? Почему? А приказ исполнить должны, потому как Турбаи в состав миргородского полка входили. Велел полковник греблю гатить через Хорол для переезда. А около гребли той, под самыми под Турбаями, незадолго перед этим купил он у одного нашего казака мельницу. Казаки сначала наотрез отказались: не наше, мол, дело полковничью мельницу греблей крепить. А он как рассвирепеет да закричит: «Как? Не подчиняться? Бунтовать? Силою моей полковничьей власти приказываю! Через эту греблю тысячи разного войска должны пройти по царскому указу!..» И оружием угрожает. Что тут было делать? В каленые клещи словами этими нас взял. Подчинились. Поверили. Думали, и впрямь царский указ. А потом оказалось, ничего подобного. Волк, а не человек был Данило Апостол. По-волчьи с нами поступил, как хищник. Потом взял, да донес, что село Турбаи ненадежно, и потому в прутский поход его пустить нельзя, и добился, что нас в наказание, или просто по его самовольному распоряжению, в точности неизвестно, вычеркнули из казацких компутов.

 — Это что за компуты? — спросил Степура, удивленно уставившись наивными синими глазами.

 — Эх ты, каза-ак! Компутов не знаешь… Цыпленок желторотый. Это списки всех казацких родословных в старину так назывались. Там подробно записывались и имена, и какая служба, и где человек жительство имеет, — одним словом, и наша свобода, и наша кровная казацкая порода, — все там значилось. А Данило Апостол вчистую похерил, как метлой смел. И где правды искать, неведомо стало. Прошло некоторое время, полковник еще хуже сделал: просто-напросто приписал Турбаи к списку своих собственных владений. А силы у нас против него нет: все в его руках было. Шутка ли сказать — сорок четыре года в полковниках ходил, заматерел, как стервятник. А когда лет через пятнадцать гетманом сделался, тут и совсем тягаться с ним невозможно стало. Перед царем, как льстивая собака, хвостом вилял и по жадности своей все новых и новых поместий домогался. А царю такие псы как раз и нужны. Спасибо, умер скоро. Со смертью его дух наш поднялся, и мы своих вековечных прав добиваться стали. Новый миргородский полковник Капнист, который тоже ненавидел Апостола, потому как обижен им был незаслуженно, взял да опять записал турбаевцев в казацкие компуты. Но тут чебурахнули нас с другой отороны. Гетманша, вдова Апостола, жох-баба, выхлопотала царскую грамоту на утверждение всех имений за собой. И Турбаи перешли к ней. После гетманши Турбаями владел внук ее Павел, а затем уже дочь Павла, Катерина Битяговская.

 — Не продай она нас Базилевским, мы бы от нее отбились, — вздохнул Грицай.

 — Она потому и продала, что боялась.

 — А сотник Базилевский не побоялся.

 — Этого коршуна все село на своей шкурё и сейчас еще чует. А отродыши его, как гадюки в гнезде, засели над нами.

 — До каких же пор терпеть будем?..

В хате стало темнеть. Синие мартовские сумерки сгущались за окнами. Весенний талый воздух туманился холодноватой мглой.

Вдруг послышались легкие торопливые шаги. Распахнулась дверь — вошел Сергунька, бойкий десятилетний мальчик, сын Игната.

 — Ну что, правнучек, уж не сбежал ли ты от панов? — спросил дед Колубайко.

Осенью Базилевские, проезжая по улице, обратили внимание на шустрого черноглазого мальчика и взяли его к себе в казачки. Сергунька в панских хоромах очень тосковал и пользовался всякой удобной минутой, чтобы сбегать домой. Между ним и белым стариком, прадедом Кондратом, была самая тесная, нежная дружба.

Сергунька как большой сел на скамейку рядом со стариком.

 — Что же ты молчишь?

 — Сегодня я табак просыпал, а меня за это чубуком по голове…

 — Да ну? — невольно расплылся в улыбку беззубый сморщенный рот.

 — Ей-богу, дедушка. Смотри, какая шишка, — зашептал Сергунька и, схватив старую иссохшую руку, стал тыкать ею себя в лоб.

 — А паны едут царицу встречать… — спешил он выложить все новости.

 — Царицу?

 — Да. Утром приехал какой-то важный советник киевский из наместничества. Сказывает, царица Катерина в Киеве сейчас — и дальше в Крым едет до самого