был в подпитии. Все знают, чего он так рано из города ходит.

…А потом видели его уже с двумя другими людьми… А после видели шесть человек… Десять… Потом их было тринадцать, и за ними тянулся крытый кужелью^[16] фургон.

СЛОВО ДВУХ СВИДЕТЕЛЕЙ

Так считали люди. Но мы ничего такого не замечали, даже если оно и было. Иначе почему бы он был сначала таким, как мы, почему никуда не вмешивался и не лез, почему не помог людям?

Наболтал тут бесстыдно в единственной своей записи о нём, о слухах, какие ходили про начало его, Андроник Логофил. И ничего более не сказал, понадеявшись на других. Про главное не сказал.

А было не так. Было вот как. Слушайте, люди.

Глава 2 ГОЛОД, И НАПАСТЬ, И МОР

В те дни, когда управляли судьи, случился голод на земле.

Книга Руфь, 1:1.

Земля была чёрная.

Вся в сетке трещин, в глубоких расщелинах, сухая, как ладонь земледельца и как пыль. Редко, иногда в половине сажени один от другого, шевелились на ней чахлые ржаные ростки.

Ветер временами вздыхал среди зноя, но приносил только ещё большую жару, как из раскалённой печки. И тогда полем блуждали карликовые смерчи. Они несли пыль, но такую чёрную, что казалось: пепел.

И такой же пепел вился из-под копыт охотничьей кавалькады, что мчала полем, а потом дорогой, к недалёкому селу.

Некоторые люди восседали на чёрных или мышиных злых мулах, и по этому можно было догадаться, что едут особы духовного звания. Но, если бы не пурпурная кардинальская мантия одного, если бы не епископский плащ другого, если бы не серая доминиканская и не лиловая православная рясы двух остальных, любой наблюдатель мог бы взять это под сомнение.

Из-под ряс выглядывали кольчужные воротники, под плащами были золочёные латы с солнцем на груди. (В солнце превращалась голова Медузы Горгоны, которую любили чеканить на своих латах поганцы; превращалась потому, что, как известно, не к лицу христианам носить на груди поганский знак. И вот вместо лица Медузы грозился с лат солнечный диск, а вместо змей волнисто разбегались лучи.).

Против того, что это попы, говорило и иное. Все до единого имели оружие, на боку или в руках. Еловые – полесские, тисовые – западные и страшные белорусские луки из двух скреплённых рогов серого лесного быка, колчаны-тулы, пищали; гигантские, в человеческий рост, двуручные мечи с волнообразным или прямым лезвием, без ножен, так как из них невозможно вытянуть самому лезвие такой длины; мечи средней длины и короткие корды. Азиатские, прямые, как меч, сабли и сабли булатные, змееподобные; персидские, узкие, как аир, и острые, как жало; турецкие ялманы^[17] из стали, которая идёт голубыми звёздочками; ятаганы, похожие на серпы и предназначенные, как и серпы, для удара вогнутой стороной; приднепровские белорусские копья полуторной длины и поэтому бросаемые ногой, с подъёма ступни, и белорусские же клыки, короткие мечи с лезвием широким и толстым, как коровий язык, и длиной в двадцать пять дюймов, с месяцеподобным концом рукояти для упора в живот или грудь, когда бросаешься на врага, и двумя упорами для рук, клыки, предназначенные для смертельной рукопашной в тесноте. И на всём этом – пестрота отделки, эмали, золота, рубинов, ажурных накладок. А над всем этим, под шишаками, арабскими зерцалами, кольчужными сетками и булатными шлемами – глаза, которые и минуты не задумаются над тем, применить эту сталь или не применить.

Изумился бы этому только чужеземец. На протяжении нескольких столетий, а особенно в то время, дождём сыпались декреты, в которых запрещалось духовным лицам носить оружие в мирное время, похваляться им, злоупотреблять. И однако никто не обращал внимания на декреты и на угрозы, что были в них. В крайнем случае, можно было спросить даже и самого Папу, где он видел мир.

И поэтому вооружены были все, кроме нескольких женщин.

Да, женщин. Третье, что могло бы заставить усомниться в духовном сане всадников, было то, что с ними – на отдельных конях, а то и просто за спинами – сидели женщины. Раскрашенные, белёные, с подплоёнными волосами под золотыми с алмазами сетками, с обнажёнными почти до сосков грудями, на которых прислужницы мастерски вывели тонюсенькими карандашиками паутинку лазурных жилок. Зубастые, очевидно хищные, очевидно неопределённого поведения – всё равно, знатная это была дама или женщина с бесстыдной улицы.

Некоторые женщины были также вооружены. У остальных сидели на перчатках соколы.

С гиком, выкриками, хохотом мчал конный поезд. Бежали на сворках гладкие волкодавы и борзые.

Всадники ворвались в деревню, как орда. Замелькали по сторонам серые домишки, халупы, сложенные из торфяных кирпичей, и просто землянки.

Человек, сидящий у дороги на куче навоза, протянул потрескавшуюся, как земля, руку. Тот, что ехал впереди, достал из-под пурпурной мантии, из кошелька, подвешенного под мышкой, медную монету и бросил.

– Напрасно вы это, – сказал ему епископ.

– Для вас у меня есть фамилия, пан Комар.

– Напрасно вы это, пан Лотр.

– Почему?

– Разве хватит на всё это быдло? Работать не хотят, руку тянут. И потом… если бы это увидели другие – они бы набросились, как безумные. Могли бы и разорвать. И, во всяком случае, пришлось бы применить оружие. Лучше прибавить ходу и сейчас.

Кавалькада помчала галопом. Из-за кучи навоза показалась голова четырёхлетней девочки.

– Что он тебе дал?

– Две буханки хлеба, дочка. Чистого хлеба.

– А хлеб вкусный?

– Вкусный.

Девочка зачарованно глядела вслед охоте:

– Краси-и-вые.

– Понятно, красивые. Это же не мы, мужики. Покровителю перед Паном Богом нужно быть красивым. Иначе его Пан Бог и во дворец к Себе не пустит.

Кавалькада снова вырвалась в поля, оставив за собой хаты, похожие на кучи навоза, и готический изящный костёлик, подобный друзе горного хрусталя. Кони пошли медленным шагом.

– То же, что и двадцать лет назад, когда я покинул эту землю, – тихо сказал Лотр. – Только тогда здесь было куда богаче. Богатая ведь земля.

Комар, нахмурив тяжёлые брови, глядел Лотру в лицо: испытывает, что ли? Но это лицо, улыбчивое, белое и румяное, благородное, казалось бы, на самый поверхностный взгляд, было просто доброжелательным и красивым.

– Дело веры требует жертв, – уклончиво заметил епископ.

– Известно.

– И особенно, если учесть, как тяжело болен этот край схизмой.

– Бросьте. Вон та схизма, митрополит Болванович, скачет за нами. Неплохой человек.

– У этого неплохого человека отобрали за последнее время две церкви. Вот так. И не потому, что он плохой, а потому, что это –