недоданы тысячи тонн ценнейшей продукции из-за того, что мы на поверку вышли простофили и недотепы?

Лахутин смущенно пробормотал:

— Уж и недотепы! Способности не такие — на это соглашаюсь. Не всякому талант дан. У каждого, знаешь, свой путь в жизни: один на ракету — и в космос, а другой лопаточкой тук-тук. Я не отчаиваюсь: и мои способности нужны, маленькие, а нужны!

Прохоров проговорил сумрачно:

— Утешайся, а я не хочу. Я мог все это открыть, что открыл Алексей Степанович, мог, а не сделал.

— Устал ты, Федор Павлиныч. Иди-ка лучше домой, я один справлюсь, — посоветовал Лахутин. — Мне после этой ночи спать, а ты опять в цех. Надо, надо тебе отдохнуть.

Прохоров ушел домой около шести часов. К этому времени поспели новые анализы, они были такие же: огарок шел высшего класса. «Третий эксгаустер нужен, — апатично думал Прохоров, просматривая последнюю сводку и одеваясь. — Два непрерывно в работе, третий в резерве и ремонте. Да, третий эксгаустер!» Он все вновь и вновь возвращался к этой мысли, чтоб не пускать другие, трудные и горькие мысли о существе его жизненной дороги.

Пурга промчалась. На улицах, как тряпки и бумаги в оставленном войсками городе, метались мелкими вихрями остатки ветра. Дороги и дома были завалены снегом, на площадях громоздились трехэтажные сугробы. Прохоров брел пешком в город, с усилием продираясь среди заносов. Мысли, которые он не хотел пускать, прорвались, они оттеснили все технические соображения и прикидки, не дали больше запутывать себя. Техникой займутся техники, вероятно целая проектная группа, он поможет им, если помощь его понадобится. Дело не в технике, а в этике. Он вправе ошибаться в том или ином производственном вопросе — что ж, дело обычное, не все, как утверждает Лахутин, таят в себе инженерные таланты. Но он морально ошибся, мораль одна для всех — и талантов, и посредственностей, ошибаться тут никому не позволено. Ты глядел на все глазами обывателя, был ли ты хоть немного лучше Бухталова? Вот о чем надо говорить, дорогой Федор Павлинович, а не о каком-то третьем эксгаустере!

Он тихо разделся в прихожей, чтобы не будить Марию, вошел в спальню на цыпочках, осторожно зажег ночник. Мария лежала на кровати с открытыми глазами.

— Я ждала тебя! — сказала она, поднимаясь. — Никак не могла уснуть, такие странные мысли лезли в голову.

— Да, мысли! — проговорил он мрачно. — Мысли, которых не ждешь, всегда странные. А между прочим, часто они самые верные.

Мария собирала на стол.

— Поешь и отдохни, — сказала она. — У тебя была трудная ночь, Федор.

— Нелегкая, Мариша, очень нелегкая. Не знаю, как теперь обо всем рассказать.

— Хочешь, я помогу? — предложила она. — Ты проверил процесс, предложенный Алексеем. Этот процесс противоречит практике вашей многолетней работы. Но при проверке оказалось, что он идет очень хорошо и все вы ошибались.

Прохоров так устал, что не удивился.

— Ты угадала, хотя не знаю как. Но дело не в одной производственной ошибке, она тоже недопустима, но не это тяготит меня.

— Понимаю. Тебя угнетает, что Алексей со стороны увидел больше, чем ты в своей производственной гуще. Могут подумать, что он талантлив, а ты нет. И сам ты уже, очевидно, так думаешь?

— Да и это, не буду отрицать. Но если бы одно это!..

Она присела около него и ласково сказала:

— Объяснись, Федя, я что-то перестаю понимать.

— Я и сам не во всем еще разобрался, — начал он невесело. — Одно ясно: Алексей начал свои исследования из самых чистых, из правильных побуждений, его успех — неопровержимое доказательство… Умные и хорошие люди и раньше в этом не сомневались… Ну, а я сомневался… Я находил гаденькие мотивы в каждом его поступке. Я не говорил тебе, но думал: это он мстит за тебя. Маришенька, ты понимаешь? Выходит теперь, это я мстил ему своим мелким, подленьким подозрением… Не знаю, как в глаза ему взгляну, что скажу…

Мария обняла мужа, гладила его волосы.

— Успокойся, Федя. Все будет хорошо, поверь. Это самое и скажи, что ты ошибался, что ты неправ. Он поймет, я уверена!

— Не знаю, но знаю!.. Простить оскорбления, которые я нанес ему незаслуженно!

— Не надо, Федя! — мягко сказала Мария. — Не оскорбляй его новым подозрением. У Алексея душа широкая.

Прохоров, пораженный, взглянул на жену.

— Раньше ты так о нем не говорила, Мариша.

Она ответила спокойно:

— Я тоже во многом ошибалась, как и ты. Никто не гарантирован от ошибок… Я была у Алексея. В то время, когда ты возился с печкой, я сидела у него, в нашей старой комнате. Он проводил меня домой: сама я не добралась бы в такую пургу.

У Прохорова вдруг пропал голос и затряслись руки. В смятении он отвернулся от жены, стал шарить в карманах, чтоб она не заметила его волнения.

— Как же это? — бормотал он. — Ты пошла к нему? Не понимаю…

Мария прижалась к мужу.

— Глупый! — сказала она. — Я люблю одного тебя! Я не сумела бы жить без тебя, верь мне! Но им я горжусь, это правда. Не сердись на меня!