партию, подобно тому, как тощие фараоновы коровы съели жирных».

По меткому и горькому выражению Г. В. Плеханова, в стране осуществляется «идеал персидского шаха». С той только разницей, что восточный деспот носит не персидскую, а грузинскую фамилию.

Босая правда

Весной 1929 года был подвергнут зубодробительному разгрому рассказ Артема Веселого «Босая правда», «представляющий однобокое, тенденциозное и в основном карикатурное изображение советской действительности, объективно выгодное лишь нашим классовым врагам».

Так входила в наш быт новая терминология — терминология шельмования правды в преддверии шельмования людей. Этот разгром, в сущности, представляет собой номенклатурный донос на писателя, члена партии с 1917 года, автора известного романа «Россия, кровью умытая». Донос автоматически сработал в 1939 году. Ярость, с какой молодая еще номенклатура набросилась на писателя, объяснялась тем, что рассказ «Босая правда» был, по сути, первой попыткой советской прозы обратить внимание на начавшееся перерождение аппарата и власти. Герой гражданской войны в рассказе А. Веселого жалуется своему бывшему командиру: «За что мы, Михаил Васильевич, воевали — за кабинеты или за комитеты?»

Что мог ответить на это боевой командир «Михаил Васильевич»? Не сам ли он погиб под именем командарма Гаврилова («Повесть непогашенной луны» Бориса Пильняка) во время операции, о которой уже отдал приказ «негорбящийся человек»? Вскрытие, кстати, показало, что язва, которую было приказано вырезать, уже зарубцевалась. Однако с операционного стола «наркомвоена», недавно заменившего Троцкого, отвезли на кладбище. На его место во главе армии встал «соратник» Сталина Климент Ворошилов.

Ни настоящие командармы, ни «босая правда» уже были аппарату не ко двору. Что касается защиты своей власти, то в новых условиях номенклатуре нужны были и новые виды оружия — чисто бюрократические.

Манипулирование облегчается тем, что после шахтинского процесса летом 1928 года общественного мнения больше и не существует.

«Мнение» теперь формулируется в недрах аппарата, спускается вниз в виде неукоснительных директив, а в ответ в нужном количестве поступают «письма трудящихся», благодарящие, ликующие, заверяющие или, напротив, клеймящие — в зависимости от потребы дня. С пугающей точностью сбывалось предсказание Розы Люксембург: «Без свободных выборов, без неограниченной свободы печати и собраний, без свободной борьбы мнений жизнь отмирает во всех общественных учреждениях, становится только подобием жизни, при котором только бюрократия остается действующим элементом».

Вырождение, экономическая беспомощность, бумажные методы руководства приводят к катастрофическому разбуханию аппарата. Зарождается сохранившаяся до наших дней практика замены реальной работы созданием очередной комиссии или комитета. Анастас Иванович Микоян вспоминал, что, когда понадобилось заготовить обувь и теплые вещи, была создана Чрезвычайная комиссия по заготовке валенок, лаптей и полушубков, сокращенно Чеквалап. Сколько таких «чеквалапов» за годы Советской власти было рождено усилиями аппарата!

В поисках «стрелочника»

Неспособность богатой и ресурсами, и талантами страны прокормить, достойно обуть и одеть население свидетельствует о том, что страна при наличии самой большой в мире бюрократии (сейчас называется цифра в 18 миллионов человек) потеряла способность эффективно управляться. И разве не является нелепицей то, что в стране, где, как и у всех людей, солнце восходит на востоке и садится на западе, чуть ли не каждый год принимаются решения и постановления то о заготовке сенажа, то о рубке веников, то о посевной, то об уборочной. К перечню уже имеющихся постановлений «о ходе» и «о совершенствовании» наши инстанции забыли присовокупить разве что одно, да и то, вероятно, убоявшись обвинений в плагиате, ибо эталон «постановления» был запатентован Угрюм-Бурчеевым, ярким представителем номенклатуры прошлых времен: «Женщины имеют право рожать детей только зимой, потому что нарушение этого правила может воспрепятствовать успешному ходу летних работ».

Номенклатура не управляет страной, а властвует.

За развал, за разорение номенклатурные угрюм-бурчеевы караются не рублем, как в нормально действующей экономике, а эфемерным «взысканием», в худшем случае — перемещением по горизонтали номенклатурного аппарата.

Но номенклатуре нужны и козлы отпущения. И их находят. Репрессии «саботажников» были выгодны не только Сталину для поддержания страха в стране, но косвенно и номенклатуре — для оправдания своей неэффективности. Годы первой пятилетки — это и годы первых процессов. В августе 1930 года по обвинению в организации конского падежа закрытым судом судят группу бактериологов во главе с профессором Каратыгиным. В сентябре 1930 года расстреливают 48 руководителей пищевой промышленности, в том числе профессора Розанова, по обвинению в организации продовольственных трудностей.

В 1930 году начинается процесс «Трудовой крестьянской партии», жертвой которого становятся специалисты в области сельского хозяйства — экономисты, агрономы, кооператоры. Проходящему по процессу профессору Александру Чаянову вменяется в вину опубликованный им в 1920 году фантастический роман «Путешествие моего брата Алексея в страну крестьянской утопии». Роман объявлен кулацким манифестом. Чаянов расстрелян в 1939 году. В 1931 году по Москве прокатывается вторая волна арестов меньшевиков. Арестованные берутся главным образом из плановых органов. Им вменяют в вину в одних случаях занижение, в других — завышение планов, что «мешало» их перевыполнению. Поиск виновных в экономических неурядицах идет широким фронтом, захватывая, помимо специалистов, и рядовых рабочих, и крестьян. В одной из статей журнала «Плановое хозяйство» за 1933 год говорится: «Классовый враг, белогвардейцы, кулаки все еще имеют возможность пробираться на железных дорогах на скромные, незаметные посты, такие, как смазчик…»

Смазчики, стрелочники, слесари, машинисты, крестьяне, унесшие с тока горсть зерна, идут в тюрьмы и лагеря. Виновники трудностей и провалов найдены. Однако план, обещавший к концу первой пятилетки ликвидацию товарного голода, а по ряду важнейших потребительских товаров удвоение норм потребления, не выполнен и до сих пор. Карточки, многочасовые очереди за товарами стали привычной частью «советского пейзажа». Тем не менее в самые короткие сроки сооружались гигантские предприятия тяжелой промышленности. 500 тысяч заключенных практически без механизмов, с помощью кирки и тачки за 20