что-либо путное, уйти от подобных сопоставлений Валентин не мог. Взвешивая день ото дня избранных персонажей на умозрительных весах, он обнаруживал у того и у другого все новые плюсы и минусы. Подобный анализ превратился в своеобразное хобби, игру, которой он пытался отвлечь ум от окружающей действительности. Умение вспоминать — тоже своего рода спасательный круг. И Валентин вспоминал.

Пожалуй, Чапа был более силен и ленив, более неряшлив и недоброжелателен. Когда на лоб ему садилась муха, он ленился не то что взмахнуть рукой, но даже поморщиться. Шнурки он рвал не развязывая, любую обувь напяливал подобно галошам. Обожая жевать табак, плевался в газетные кулечки. Комкая последние, преспокойно складывал в собственный стол. Барин был совсем из иного теста. Плевался он редко, к одежде и обуви относился с бережным уважением. Не лень ему было и проявлять инициативу. Совершенно добровольно он разогревал для сокамерников чай, следил за чистотой и, ползая на карачках, сооружал какие-то диковинные ловушки для тюремных крыс. В отличие от Чапы Барин, а точнее — Баринов Геннадий Владимирович умел лукавить. Если не сказать жестче. Прямолинейность людей подобных Чапе он называл хорошеньким словом «комсомольство», а нежелание перехитрить судьбу — чахоточной дурью. Ругая других, с легкостью ругал и самого себя, «перехитрившего» судьбу около двух лет назад, когда обстоятельства засадили его на скамью подсудимых, а оттуда — в камеру смертников.

Валентин давно понял: людей легче воспринимать такими, какие они есть. В данном временном диапазоне и в данной географической точке. Прошлое нынешних соседей следовало забыть. Оно мешало относиться к ним по-человечески, вышибало из колеи, наполняло ощущением безысходности всего на свете. Человек вынужден любить окружающих, если надо, даже обманывать себя ради этой вынужденности. А иначе какую совместную жизнь можно представить с убийцами и насильниками? Подружка по имени Ненависть — черный, клубящийся смерч — всегда находилась в опасной близости. Отрекшихся от нелепого мира она немедленно заключала в объятия, иссушала ненасытными поцелуями, валила с ног. Это напоминало своеобразный театр. Актеры играли в людей, молчаливо сговорившись не вспоминать об истинном положении вещей.

— Это еще что за холера! — Барин, распластав крупные руки, метнулся в угол, со скрежетом отодвинул в сторону мусорный бак. — Опять мышь! И даже не мышь… — он шумно задышал, согнувшись в три погибели, попытался заглянуть в нору.

— Ну чего там? Крот, что ли?

— А? — Барин непонимающе оглянулся. — Какой еще крот?

— Сам говоришь, не мышь. Что же тогда? — Карпенко, носатый бугай, бывший дезертир и изменник родины, привстал на нарах.

— А хрен его знает! Только очень уж крупная для мыши. Вот такой хвостище! Как только пролезла в дыру?

— Эй, Хазрат! — носатый Карпенко поглядел на худосочного сокамерника, сидящего за столом. — Ты божился, что все норы заделал. А там тогда что?

Восточные щелочки Хазратовых глаз блаженно щурились. Он шумно прихлебывал из блюдечка чай, в паузах между глотками кидал в беззубый рот кусочки сахара. На реплику Карпенко он отреагировал своеобычно.

— Дурак, да?

— Караганда! — передразнил Карпенко. — Ползи к Барину, по ушам получишь. За халатность.

Топчущийся возле норы Барин озадаченно пробормотал.

— Я вот что не пойму. Как же они, суки, бетон грызут? Он ведь твердый, падла!

— Такой плохой турьма живем, — философски изрек Хазрат. — Хороший турьма — кругом камень, железо. Никто ничего не грызет. У нас — плохой турьма, старый.

— Ты бы лучше дырку заделал, чем болтать, — Карпенко с хрустом потянулся, зевая двинулся к столу. Ехидно посоветовал. — Слышь, Барин! А всандаль-ка туда башмак Хазратика. Как раз влезет.

— Твой нос тоже туда влезет, — Барин задвинул бак на место, поскреб в затылке. — Носки бы наши туда утрамбовать. Вот и наступил бы им мировой копец!

— Булыжник надо попросить у вертухая. Цемент для крыс — тьфу, а вот каменюгу вдолбить — черта-с-два справятся.

— Или керосинчику ленуть. С полведерка. А потом спичечкой.

— Вам же эта спичечка и аукнется, — подал голос Валентин. — Где-нибудь этажом ниже так полыхнет, что сгорим вместе с вашими грызунами.

Барин внимательно посмотрел на Валентина, медленно навел на него палец.

— Мысля-то стоящая! А, братаны?… Льем, стало быть, поджигаем, ждем вселенского шухера и смываемся. Поначалу-то все равно загорит не у нас, — он довольно улыбнулся, присел за стол. — А что! Я эту керосиновую идею толкану кому-нибудь! Тому же Мустафе, к примеру. Он до таких планов ба-альшой охотник.

— Баклан он, твой Мустафа, а не охотник. Только прикидывается живчиком.

— Баклан, не баклан, а сахарку подкинет. Вон у нас как Хазрат его подметает.

— Наш Хазрат — удалой… — запел было Карпенко но, выпучив глаза, тут же полетел на пол. Хазрат ударом ноги вышиб из-под него табурет. При этом он даже не поставил на стол блюдечка.

— Класс! — Барин утробно захохотал. — Что, Карп? Умылся?

Носатый Карпенко зло осматривал табурет.

— А если бы поломал, гад? Это ж мебель! Казенная!

— Умэю учить, — сладко произнес Хазрат.

— Шаолинец долбанный!

— Дурак, да?

Барин, похохатывая, делил хлеб.

— Вальке и мне — норму. Хазрату сегодня дадим порцию побольше. Заслужил.

— Куда еще больше? — возмутился Карпенко. — От горшка два вершка!

— Вот и пусть растет! На страх врагу! — Барин подмигнул Валентину. — Хорошо сидим, точно? Еще бы телевизор с холодильником — и давай мне какой угодно срок!

— Холодильник — что! Бабешек бы пару! Поядренее да поласковее. И чтобы обязательно — брюнетки! Я таких, страсть, как люблю!… — Карпенко вновь присел за стол. Выяснять отношения с Хазратом он не собирался. В этом месте каждый абсолютно точно знал свою силу. Носатый увалень Карпенко против щуплого Хазрата не устоял бы и полминуты.

Набив рот сахаром и хлебом, Барин рассказывал:

— …Парень я тогда был технически подкованный, ПТУ закончил. Во всяком случае не вякнул бы, как некоторые из фантастов: «его гвоздануло током в двести вольт…» В общем решил извести крыс при помощи науки. Во всей, понимаешь, общаге. Набросал им соленого хлебушка, а в уголке соорудил этакую автопоилку. Металлическое блюдечко с водой — плюс, а жестяная полоска вокруг блюдца — минус. То есть пару деньков, разумеется, напряжение не включал, чтоб попривыкли. А потом взял и врубил. Надо было глядеть, как их скручивало. Хлоп — и нету, хлоп — и на бочок, родимая! Одна поганка — паленым в общаге стало вонять. Комендантша взъярилась, стала