уважения ему за воду, вздохнул и медленно побрел вдоль улицы Кази, вверх, пересекая Азовскую и Новороссийскую. А когда стал спускаться с лестницы в Карантинную слободку, к старому кладбищу, прищурил глаза от солнца и стал прикидывать: доберется ли к вечеру в Камышовую, успеет ли определиться на новом месте?

Сегодня он шел на кладбище на последнее свидание с женой. Когда еще придется побывать здесь? Вот и прикинул, что час, не менее, побудет у могилы и пойдет в Камышовую.

У входа на кладбище Сергушин вдруг услышал не то стон, не то зов. Осмотрелся — никого. Стон повторился. Игорь Петрович пожал плечами: очевидно, где-то раненый…

— Браток!..

Игорь Петрович вздрогнул: голос напоминал младшего брата.

Он?.. Здесь?..

И увидел метрах в тридцати замаскированную зенитку.

— Батя! Сюда-сюда!..

Близорукий, он пошел на голос и увидел бредущего навстречу шаткой походкой молодого матроса. Окровавленный бинт на голове напоминал красную повязку, По лицу размазаны полосами такие же кровяные сгустки.

— Водицы, папаша!..

И снова почудился голос брата.

— Ты, Саш, что ли? — и заспешил навстречу.

Матрос остановился.

— Не!.. Генка я. Генка!.. Понимаешь, батя, гада сбили мы, «мессера». А он успел нас покарябать маленько…

Игорь Петрович вздохнул облегченно: нет, не Саша.

И тут же перехватил взгляд матроса, смотревшего жадно на флягу. Сергушин машинально снял ее с ремня и подал.

Матрос впился губами в горлышко… Потом, словно опомнившись, оторвался от фляги и, поболтав ее — не все ли выпил? — виновато посмотрел на Сергушина.

— Пей, пей! — сказал Игорь Петрович, про себя отметив, что больше, чем наполовину, фляга пуста.

— Не! Нельзя, батя. Я еще крепок. Корешу надо бы оставить: глазам его считай — хана.

— Как… хана? — переспросил Сергушин.

Второй матрос, постарше, полулежал на земле, прислонившись спиной к обгоревшему стволу дерева. На глазах повязка. По лицу — такие же кровавые разводы, как у Генки.

«Поуродовало ж вас!»— ужаснулся Сергушин и заспешил снять бидончик с водой.

— Степ!.. Вода! — сказал Генка, протягивая флягу.

Тот ощупью взял флягу, снял повязку, налил осторожно воды в ладонь и стал промывать глаза. Потом смотрел на небо, снова промывал глаза и снова — взгляд на небо.

— Тьма!.. Ни зги! — и крепко, по-матросски, выругался.

— Пройдет, Степа! Это сразу обожгло, а оно пройдет, верь!

— Не девка, не уговаривай… — И погрозил кулаком в небо: — Ну, сволочи! Заплатите сполна!

Матрос вернул флягу, не смочив даже губ.

— Что там в городе? — спросил.

Вопрос застал Сергушина врасплох.

— Бегут… Все бегут! — не нашелся что ответить Игорь Петрович.

— Как это… «все»?! — слепой матрос резко повернулся в сторону говорившего. — Мы-то стоим!.. Не все, значит! — и уставился невидящими глазами. — Ты тоже… бежишь?

Сергушин обидно задышал.

— Куда ж мне… старику, бежать? — инстинктивно потрогал бородку, которую недавно неизвестно зачем стал отращивать.

— Хромой он! — вступился за Сергушина Генка.

— Ранен, что ли? Это зря! — и насторожился, — Ты, старик, давай в укрытие! Слышу

— гад ползет по небу, как бы тебе хана не была.

И вдруг вскочил на ноги.

— Полундра!.. Чую гада! Генка — гляди туда! — ткнул пальцем в сторону Северной.

Генка напряг зрение.

— Точно! «Мессер»! — и кинулся к зенитке.

Степан привычно всталрядом у снарядов. Сергушин едва успел поднять глаза, как увидел «мессера»: шелпрямым курсом на них.

— Ложись, батя! — крикнул Генка.

Ударила зенитка раз, другой третий.

Рев самолета на бреющем полете оглушил Сергушина. Он припал к земле, съежился в комок. Страх быть убитым осколком, шальной пулей вдруг пробудил в нем острую жажду жизни.

И вместе с тем ожег: было совестно перед Генкой и слепым матросом, что вот так трусливо прилип от страха к земле, как кутенок.

— Братишки!.. Чем помочь? — вдруг заорал Игорь Петрович, не узнав своего голоса, и поднялся, решительный, готовый, казалось, на любой поединок с врагом.

— Да ложись ты! — Слова, как выстрел, швырнули Сергушина вновь на землю.

Все длилось секунды.

Зенитка не смогла отвлечь на себя огонь, и «мессер» полетел бомбить к Херсонесскому маяку.

Стало тихо-тихо.

Степан поправил сбившуюся повязку с глаз.

— Ты, мил человек, — сказал Сергушину, — дуй отсюда. Тут у нас свой разговор с фрицем. А то, гляди, шандарахнет бомбочка — тебе и амба. Дома, поди, жена, дети, внуки. Нехорошо получится. Одним словом, будь, старик, здоров! А за водицу — от всего Черноморского флота — спасибо! — и протянул наугад руку.

Игорь Петрович пожал руку, но пытался возразить против ухода. Генка обнял его:

— Нельзя, батя! Ни-ни!.. Тут тебе — гроб. Топай лучше в Камышовую, на любую

посудину садись и дуй, если успеешь.

Игорь Петрович снова очутился на шоссе. Шел подавленный и вместе с тем просветленный. Непонятное чувство завладело им. Ладонь все еще ощущала крепкое пожатие руки слепого матроса. Никто, никто не пожимал ему руку с такой благодарной теплотой… Да еще — «от всего Черноморского флота!»

За что?.. За флягу ржавой воды, которую он ежедневно доставал и… поливал цветы. А матросам она — на вес золота! Да какое там золото! Вода — жизнь, в тысячу раз дороже золота.

— Эй, папаша! — услышал он. — Да куда ж ты?.. Фрицам в зубы?..

Генка показывал рукой, чтоб шел в сторону Камышовой.

— Я сейчас, сейчас, ребята! — закричал Сергушин и поднял пустую флягу. — Наполню и приду… приду!..

Взойдя снова на лестницу, Игорь Петрович обернулся: не видна ли зенитка?

И вдруг почувствовал нарастающий гул… С северной стороны прямо на него летел стервятник. Первая мысль — метнуться в сторону. Но он не мог двинуться с места, словно его околдовали эти летящие на него крылья, клейменные свастикой. И понял: конец! Только стиснул зубы от обиды: так вот запросто, по-глупому, трусливо приходится отдать жизнь.

Грохот нарастал. Казалось, черная гора обрушилась на него, маленького, съежившегося человечка, — и спасения никакого не было.

— А-ааааа! — закричал Сергушин. — А-аааа!.. Га-аад!.. Сво-оолочь!!! А вот… а вот не бо-о-оюсь! Не боюсь!.. Вот не страшно! Не стра-а-ашно!..

Прикусив от страха губу, Сергушин вдруг выпрямился во весь рост и шагнул вперед.

— Не-е-ет! Не боюсь! Не боюсь!!! — кричал и кричал.

В нескольких метрах от него полукругом взметнулись от земли столбики пыли, в ушах четко отозвался дробный перестук. А Сергушин шел и шел, закрыв глаза ладонью, словно это спасало от смертельных струй,

Только когда вдруг стало тихо, Сергушин отнял ладонь и тупо посмотрел вслед «мессеру».

Через полчаса Игорь