помогает. Поехали вместе! — он сердечно облапил Кемпфера. — Прекрасная идея! Я зарезервирую места на утреннем поезде. Вот праздник-то у нас будет, Иоахим, а?

— Нет! — Кемпфер с трудом высвободился и встал на ноги. — Нет!

Когда Тенцлер выпустил его, он пошатнулся и тут же стремительно зашагал прочь — гораздо быстрее, чем ходил все эти годы. Оглянувшись через плечо, он увидел, что Тенцлер ковыляет за ним. И тогда он пустился бежать.

— Такси! — он поднял руку. — Такси!

Пошатываясь, он направился к проезжей части, а прогуливающаяся молодежь во все глаза смотрела на него. С беспорядочно бьющимся сердцем он пересек расположенную на первом этаже лабораторию. Глаза его были прикованы к простой серой двери, ведущей на пожарную лестницу, и Кемпфер судорожно рылся в карманах, ища ключ. Он споткнулся о скамью, и какой-то аппарат загремел на пол. У двери opnteqqnp заставил себя успокоиться и двумя руками направил ключ в скважину. Войдя, он сразу же захлопнул дверь за собой, запер на ключ и прислушался к своему хриплому дыханию.

Затем, дыша открытым ртом, он загромыхал по пожарной лестнице вниз. Тенцлер. Тенцлер уже где-нибудь возле телефона. Возможно, гестапо уже на улице, мчится на своих машинах сюда.

Он настежь распахнул подвальную дверь, таким же рывком закрыл ее за собой и запер на замок прежде, чем зажег свет. С болью в груди он остановился, широко расставив ноги, и бросил взгляд на матовый отблеск желтого света на уставленных ящиками из серого металла стеллажах. Он был окружен ими, словно стенами храма майя, только резьбу заменяли здесь циферблаты, а драгоценности — сигнальные лампочки. Кемпфер двинулся по проходу, теперь уже медленно и спокойно, как последний ослабевший служитель великого культа. По пути он поворачивал выключатели, и ящики начинали хоровое, резонирующее пение.

Проход с неизбежностью привел Кемпфера к посту управления.

Прочтя показания приборов, профессор стал наблюдать, как переползает на зеленое стрелка амперметра.

Если им придет в голову отрубить силовые цепи!

Если они начнут стрелять через дверь!

Если я ошибся!

Кто-то уже принялся барабанить в дверь. И тогда, уставший, доведенный до отчаяния, он нажал на пусковую кнопку.

Он ощутил гальваническую судорогу — наполовину боль, наполовину наслаждение — в то время как частота вибрации атомов его тела изменилась на бесконечно малую величину. А потом он стоял в сырой темноте, дыша затхлым воздухом, а части оборудования, находившиеся в поле действия аппарата, рушились тем временем на пол.

Позади он не оставил ничего. Основные резисторы по замыслу должны были прибыть вместе с ним. В подвальной лаборатории изнемогающий под натиском полной нагрузки аппарат должен был уже гореть, источая зловоние и плюясь в лицо Георгу Тенцлеру.

Подвал, в котором очутился Кемпфер, не был точно таким же, как тот, что он покинул. Вывод напрашивался лишь один: в этом Берлине произошло нечто серьезное, по крайней мере, с одним домом на Гиммлерштрассе. Профессор Кемпфер торопливо шарил в темноте, отыскивая дверь и размышляя тем временем, что какой-то сдвиг, естественный или рукотворный, очевидно, насыпал над его головой deqrjh метров земли, оставив лишь этот крохотный карман пустоты, в который и закинул его аппарат.

Наконец дверь нашлась, и профессор прислонился к ней и некоторое время простоял так, не решаясь открыть. Потом открыл. По другую ее сторону не было ничего, кроме все той же тьмы, и, не успев сделать шага, он споткнулся, упал на какие-то низкие ступеньки и сильно ушиб бедро. Поднявшись, он начал медленно взбираться — на дрожащих ногах, так тихо, как только мог, держась за грубые, недавно сколоченные перила. Казалось, ему никогда не удастся перевести дыхание. Он судорожно хватал воздух ртом, а тьму перед глазами пронизывали бесчисленные красные завихрения.

Наконец он добрался до верха лестницы — и до другой двери. По ее краям просачивался неприятный серый свет, и профессор стал напряженно вслушиваться, стараясь отделить посторонние звуки от ударов пульса в ушах. Прислушивался он долго, но тщетно — и в конце концов открыл дверь. Она оказалась в начале длинного коридора, по сторонам которого дверей было множество, а в дальнем конце виднелась еще одна, распахнутая на улицу.

Одновременно движимый стремлением поскорее выбраться наружу и останавливаемый страхом попасть в мир, о котором он так мало знал, профессор пробирался по коридору с преувеличенной осторожностью.

Это было дрянное здание: стены покрашены дешевой краской, а линолеум на полу истерт и покороблен. Потолок в трещинах. Все было грубо слеплено на живую нитку и однообразно бесцветно. На дверях привинчены номера, у порогов — грязные веревочные коврики. Похоже на многоквартирный дом, но судя по тому, как близко расположены двери, за ними должны быть не квартиры, а комнаты — и комнаты очень маленькие.

Тоскливо, — подумал Кемпфер, — Тоскливо. Тоскливо — кто станет жить в таком месте? Кто мог вздумать построить такой дом — во вполне респектабельном районе, где живут люди с приличным достатком?

Однако, выйдя на улицу, профессор обнаружил, что проезжая часть неровна, в буграх и впадинах, замощена булыжником, а дома по сторонам — точь-в-точь как этот, серые, неуклюжие, безобразные. Он не смог узнать ни одного здания — от Гиммлерштрассе с ее недавно уложенной бетонной мостовой и росшими вдоль тротуаров молодыми деревцами не осталось и следа. И все же Кемпфер знал, что находится на том самом месте, где была — есть — Гиммлерштрассе; он ничего не мог понять.

Он пошел по направлению к Унтер ден Линден. Профессор отнюдь не был уверен, что в своем теперешнем состоянии сумеет добраться туда пешком, но ему поневоле придется миновать самые знакомые места города — и, возможно, он сумеет получить некоторое представление о том, что же здесь произошло.

Кемпфер подозревал, что аппарат вполне мог закинуть его в один из тех вероятностных миров, где Германия проиграла войну. Отличие неизмеримо драматичное, однако исключать такой возможности было нельзя: разумеется, он пытался добиться максимальной точности, однако первая модель любого оборудования никогда не обходится без недостатков.

Чем дальше он шел, тем больше отталкивало его окружающее, и профессор начал впадать в уныние.

Ничто здесь не осталось неизменным. Даже расположение улиц оказалось чуточку иным. Повсюду виднелись новые дома