покладиста? Очень она разъярится, если мы отпразднуем встречу глотком белого?

В эту минуту мосье Лабро, несмотря на свои пятьдесят лет, несмотря на свой рост и вес, несмотря на уважение, которым он пользовался как человек богатый и бывший мэр, в эту минуту, ровно в половине девятого, перед желтой церковкой, похожей на складные кубики, перед всем светом, мосье Лабро овладело желание пасть на колени и, запинаясь, произнести: «Сжальтесь!»

Он чуть не сделал еще хуже. У него было настоящее искушение взмолиться: «Убейте меня сразу!»

Если он этого не сделал, то не из чувства человеческого самоуважения. Просто он уже не знал, на каком он свете, просто он больше не был хозяином своего тела и своих мыслей, просто гость не отпускал его руки, опираясь на нее при каждом шаге и медленно, неумолимо увлекая его к красно-зеленой террасе «Ноева ковчега».

— Ты, наверно, часто ходишь сюда?

И он, как ученик перед учителем, ответил:

— По нескольку раз в день.

— Пьешь?

— Нет... Много не пью.

— А если пьешь, то уж допьяна?

— Никогда!

— А со мной бывает... Увидишь!.. Не бойся... Эй, есть там кто-нибудь?

Он втолкнул спутника в кафе и направился с ним к стойке бара, где никелевые приборы поблескивали в сумраке зала.

— Добрый день, мосье Лабро!

— Я... меня зовут Жюль. Дай-ка нам, милочка, бутылку белого вина... И чего-нибудь пожевать.

Девушка взглянула на Лабро.

— Не угодно ли анчоусы?—спросила она.

— Ладно. Я вижу, Оскар любит анчоусы. Подашь нам на террасу.

Чтобы сесть или, вернее, уронить тело в плетеное кресло, он вытянул деревянную ногу, которая мертвым придатком волочилась на всем пути. Он утирал лицо большим красным платком — жарко было и ему.

Он харкнул, потом долго прочищал горло, как полощут его или как чистят зубы, издавая бессмысленные звуки.

Наконец он успокоился, поднес стакан к губам, проверяя на свет прозрачность вина, и вздохнул:

— Так оно неплохо!.. Твое здоровье, Оскар! Я всегда говорил себе, что рано или поздно я тебя найду... «.Под страхом смерти», помнишь?. Потешно!.. Я и понятия не имел, каков ты собой.

Он снова посмотрел на Лабро с явным удовлетворением и даже ликованием.

— Ты жирнее меня... У меня это одни мускулы.— Он похлопал себя по бицепсам.— Пощупай.. Нет, нет, не бойся пощупать! Я знал только твое имя и фамилию. То, что ты написал на объявлении. И ты не знаменитость, о которой пишут в газетах. Французов— сорок миллионов... Угадай же, как я тебя нашел! Ну-ка! Пошевели мозгами!

— Не знаю.

Лабро заставил себя улыбнуться, словно пытаясь умилостивить дракона

— С помощью твоей дочки, Ивонны...

Это на миг еще более встревожило его. Он спрашивал себя, как могла его дочь...

— Когда ты выдал ее замуж, это было около девяти месяцев назад... Кстати, пока еще нет результата?.. Я сказал, когда ты выдал ее замуж, ты хотел закатить такую свадьбу, чтоб чертям жарко стало, и об этом говорилось на первой странице газеты «Ле пти Вар». Она, если не ошибаюсь, издается в Тулоне?.. Так вот, представь себе, что там, в Аддис-Абебе, болтается некий тип из здешних мест, который, прожив двадцать лет в Африке, все еще подписывается на «Ле пти Вар». Я просмотрел один номер, который валялся у него... Прочел твое имя... Вспомнил объявление.

Он нахмурил брови. Его лицо стало жестче. Он глядел на Лабро в упор, свирепо и в то же время с какой-то саркастической усмешкой.

— Ты помнишь, а? — с мрачной лаской в голосе сказал он.— Допивай же стакан!.. Под страхом смерти, слышишь!.. Я этого не беру назад... Пей! — говорю тебе... Тебе нужен глоток рома... Как зовут малютку, что нас обслуживает?

— Жожо...

— Жожо!.. Пойди сюда, милашка... Принеси-ка нам еще бутылку... У Оскара жажда...

Глава 2

Каждые пять минут человек с деревянной ногой хватался за стакан, осушал его одним духом и требовал тоном, не допускавшим противоречия:

— Допивай, Оскар!

И мосье Лабро пил. На третьей бутылке он уже смутно видел сквозь туман стрелки часов на колокольне маленькой церкви. Они показывали не то десять часов, не то одиннадцать.

Откинувшись в кресле, докуривая до самого кончика сигареты, которые он сам скручивал, Жюль мрачным голосом допрашивал его:

— Откуда ты родом?

— Из Пон-дю-Ласа, в окрестностях Тулона.

— Знаю! А я из Марселя, квартал Сен-Шарль.

Сообщать об этом, несомненно, доставляло ему большое удовольствие. Но его радость, как и все проявления его личности, носила в себе что-то пугающее. Даже когда казалось, что он стал мягче держать себя со своим приятелем, он смотрел на Лабро с жалостью, какую мы испытываем к насекомому, которое сейчас раздавим.

— Родители богаты?

— Бедны... Среднего достатка... Нет, скорее бедны.

— Как я. Ты, наверно, был плохим учеником.

— Я никогда не был силен в математике.

— Тоже, как я. Допивай стакан. Говорю тебе, допивай! Как ты попал в Африку?

— Служащим марсельской фирмы «Акционерное общество торговли с Востоком». Как только отбыл военную службу.

Жюль также пожелал знать, кто их них старше. Старше — на один год—-оказался мосье Лабро, и это, по-видимому, тоже было тому приятно.

— Выходит, ты проделал свою гнусную штуку, когда тебе было двадцать два года... Что тебе понадобилось в болотах Мболе?

— Видя, что я молод и силен, общество поручило мне объездить дальние деревни и наладить сбор пальмового масла. Габон— самая жаркая, самая вредная, самая гибельная часть экваториальных лесов.

— Но все-таки ты был там не один?

— Меня сопровождали повар и два гребца.

— И ты потерял свою пирогу?.. Отвечай!.. Подожди, сначала выпей!.. Пей или я набью тебе морду!

Лабро пил и задыхался. Теперь все его тело было покрыто потом, как там, в Габоне, но этот пот был холодный. Тем не менее у него не хватило смелости лгать. Слишком много он думал об этом ночами, ворочаясь без сна. Если б не «это», он был бы порядочным человеком, и притом счастливым. Пережитое неизменно вспоминалось ему раз в два или три месяца, внезапно и так одинаково, что он называл это «своим кошмаром».

— Я не терял своей пироги,— признался он.

Жюль смотрел на него, нахмурив брови, силясь понять, поверить.

— Так что же?

— Что ж... ничего!. Было знойно... Кажется, меня трепала лихорадка. Мы трое суток сражались с насекомыми...

— Я тоже...

— Мне было двадцать два...

— Мне тоже. . Даже меньше...

— Я не знал Африки...

— А я?.. Пей!.. Пей живо, черт подери!.. У тебя была пирога, и ты все-таки...

Как мог мосье Лабро, бывший мэр Поркероля, как мог он в мирной атмосфере своего острова объяснить