хватится, все под контролем.

— А если ты умрешь?

— У меня есть свиток бессмертия.

Божья коровка заползла мне в ухо и пощекотала его изнутри своими усиками. От неожиданности я проснулся. Было уже светло, костер потух, Ласс спала возле теплых углей, закутавшись в пестрое шерстяное одеяло.

Божья коровка сказала голосом карлика:

— Перевал сторожит дракон. Молодой, бронзовый. Дальше будет деревня, которую населяют зомби. Ничего не пейте и не ешьте там — вода отравлена, пища сгнила. Они вас не тронут, если вы их не тронете. Но я бы на вашем месте деревню стороной обошел, потому что их…

Я вытряхнул божью коровку из уха, взял в ладонь и зашвырнул в кусты ежевики, увешанные крупными черными блестящими пупырчатыми ягодами.

Дракон и вправду оказался молодым. Но молодость — не синоним безопасности. Из схватки с драконом потерявшую сознание Ласс я вынес на плече, оставив жадному чудовищу обеих лошадей вместе с поклажей и ускользнув, пока он выбирал, с которой из них начать трапезу. Очутившись в безопасности, я опустил Ласс на траву, чувствуя, что жизнь в ней едва теплится и уже потихоньку начала угасать. Я взял ее руки в свои, закрыл глаза и стал читать слова, снежно-искристыми буквами проступившие на внутренней поверхности век… И, дочитав, с какой-то странной радостью понял, что тонкие ледяные пальцы, лежащие в моих ладонях, постепенно теплеют…

— У меня… есть… свиток… бессмертия, — прошептала вернувшаяся Ласс, — спасибо за то, что мне не пришлось его тратить.

Я поцеловал пальцы, все еще доверчиво лежащие в моей горсти, и прижался щекой к узкой смуглой ладони, чтобы ее прохлада остудила странный и непонятный для меня огонь, которым горело мое лицо.

Раны на боку Ласс, нанесенные когтями дракона, затягивались на глазах.

* * *

— Не пей воду, — предупредил я Ласс, шагнувшую к колодцу.

Зомби бродили по улице, натыкаясь на стены и друг на друга. Они были грустные и зеленые. В деревушке царило какое-то нереальное спокойствие и умиротворение. Рассматривая ее обитателей, я даже стал придумывать про них какие-то истории…

— Не пей, вода отравлена.

— Откуда ты знаешь?

Я пожал плечами:

— Это обычное дело в таких деревушках. Должны же они были отчего-то стать зомби. Смотри. Вот эта девочка в вязаной кофточке, с выдранной половиной волос — наверняка дочка той толстухи в синей юбке, что подволакивает ногу. Гляди, как смотрят… будто право друг на друга имеют.

— Разве они смотрят?

— Конечно. Зомби видят. И запахи ощущают. Только плохо очень, для них все как в тумане. О, а вот этот точно был первый парень на деревне. И красотка вот для него подходящая… бедная девушка, жаль ее… ведь наверное когда-то была такой, как ты.

Фраза «сохранившиеся на лице остатки былой красоты» к девушке-зомби подходила замечательно. Левая половина ее лица была почти в идеальном состоянии — исключая ненормальный цвет, конечно. Зато правой половины она, похоже, лишилась в бою с каким-то мечником: голова была ровно срезана начиная от виска и до нижней челюсти. Дырка вместо уха, вытекший глаз, оскалины костей, белеющие среди серой с прозеленью плоти… Когда-то на девушке была нарядная пышнорукавная белая блузка с вышивкой и длинная юбка. Теперь измазанные в крови и грязи обрывки, на которых едва угадывалась вышивка, чудом держались на плечах, от юбки остались одни лохмотья. Красотка смешно и косолапо ступала полуобгрызенными ногами, нарезая круги вокруг колодца, и на каком-то из кругов наткнулась на высокого мужика с белыми культями костей вместо рук, черной копной волос и черной же бородой, слипшейся от крови в стоящий торчком кол. Так они и стояли, покачиваясь, друг напротив друга, словно вели какую-то бессловесную беседу.

— Да никогда они никем не были, — раздраженно сказала Ласс, — вот еще выдумал. Мобы обыкновенные, икс штук. Они такими родились и не чувствуют нихрена.

— Мобы чувствуют, — не согласился я, — может, не так, как люди, но… Я даже думаю, что они чувствуют что-то вроде любви… к исполняемым функциям и объектам, с ними связанным.

— Бюэ, — высказалась Ласс, достав наконец ведро из колодца, — может и не отравлена, но протухла точно. А вот сейчас мы проверим, что они чувствуют. Хей, деваха, держи!

И прежде чем я успел отреагировать, с размаху надела деревянную бадью на голову Красотке, окатив ее водопадом зеленоватой воды, воняющей тухлятиной. Впрочем, букет окружающих запахов от этого не стал ощутимо неприятнее.

Отчетливо хрустнули кости.

Первый Парень остановился и обернулся в нашу сторону. Глаза его медленно разгорались зеленым огнем.

— Ласс!

— Вижу, — Ласс подобралась, как рысь перед прыжком, голос ее стал скупым на эмоции, а движения — отточенными и быстрыми, — сейчас разомнемся.

Меч с тихим шипением выскользнул из ножен.

* * *

Мы сидели на скале, прижавшись друг к другу. Вверх пути не было, а внизу под нами волновалось буро-зеленое, вздыхающее, стонущее и воняющее море голов, рук, ног, костей, безголовых, безруких и безногих туловищ.

— Делаем так, — Ласс, кажется, потеряла надежду на то, что нам удастся прорубиться сквозь толпу, — я спрыгиваю со скалы, героически погибаю в битве с зомби, ты оборачиваешься птицей, берешь перстень в клюв, летишь к этой чертовой леди Дарлене, отдаешь ей брюлик, возвращаешься и мы встречаемся у храма Живой Силы, где я воскресну после того как сработает мой свиток. Затем мы вместе получаем награду. Как план, а?

— Не умею, — ответил я.

— Что… не умеешь?

— Не умею превращаться в птицу.

— Но ты же сказал…

— Я соврал.

Мы замолчали.

Мы молчали целую вечность.

— Три месяца, — Ласс вдруг хихикнула, — прикинь, три месяца я смотрю на это поролоновое небо, пластилиновые деревья и мобов из проволоки и цветной бумаги, и мне нравится… нравилось. Тивер, а ты где живешь? Я — в Питере. Может плюнем на все, возьмемся за руки, спрыгнем со скалы и встретимся по-настоящему? Не самая героическая смерть, но мне, честно говоря, уже наплевать. У нас знаешь, как сейчас хорошо? Осень… опавшие листья, дым костров, клены лапами машут на промозглом ветру, и Фонтанка в мурашках дождя, и бронзовые закаты над шпилем Петропавловки, и сфинксы каменные у Академии Художеств, всегда такие серьезные… Приезжай, а? Хотя я тебе наверное не понравлюсь… три месяца в «люльке» женской красоте не способствуют.

— Тебе придется учиться ходить, — я коснулся губами ее виска, — но ты бы понравилась мне любой.

Она вдруг ловко вывернулась из моих объятий, вскочила, в руках у нее откуда-то появился свернутый трубкой бумажный лист, мерцающий