Гуль Роман КРАСНЫЕ МАРШАЛЫ
Венков А. В БУДЕННЫЙ

Название критических книг Р. Б. Гуля — «Одвуконь» — отражает тот простой и трагический факт, что после 1917 года и последовавших за ним страшных событий гражданской войны русская литература «пошла одвуконь»: одна ее часть осталась в стране «победившего социализма», а другая оказалась выброшенной на Запад, став литературой «русского зарубежья».

«Я узнал до конца, что значат слова: «гражданская война». Это значило, что я должен убивать неких неизвестных мне русских людей: в большинстве крестьян, рабочих. И я почувствовал, что убить русского человека мне трудно. Не могу. Да и за что?.. Я не последователь «классовой борьбы», «школы озверенья». Этой гражданской позиции Р. Гуль остался верен до конца.

С горечью осознающий катастрофическое оскудение современной русской культуры, Р. Б. Гуль, безусловно, признавал по обе стороны ее рубежа только одно — неустанную и мужественную защиту ее свободы и посильное приращение того духовного наследства, которое уже внесла Россия в мировую культуру.

Живой и правдивый свидетель почти 80-летней истории России в XX веке, Р. Гуль остро чувствовал необходимость донести до своего народа всю полноту исторической правды. Мы, разумеется, вольны соглашаться или не соглашаться сейчас с его оценками, характеристиками, особенностями позиции, — возможно, что и то, и другое, и третье в «Красных маршалах^[1]» окажется трудно совместимым с привычным для нас образом мыслей. Возможно. Но дело совсем не в безоговорочно-бездумном согласии, мы, к несчастью, уже на собственном опыте узнали, до чего оно доводит в истории. Дело совсем в другом: подлинная русская литература всегда была самоотверженным поиском правды. И именно поэтому каждый честный и талантливый голос в ней должен быть непременно расслышан. Иначе общий поиск окажется бесплодным и заведет нас в очередной исторический тупик.

Работа Р. Б. Гуля на чужбине была полностью подчинена вере: «Мы не перестаем любить ее — Россию — (вечную) и верить в нее…»

И он неизменно верил: «Время придет, и история докажет, что зарубежная Россия прожила и проработала за рубежом не зря, а волей-неволей для России же».

МОЯ БИОГРАФИЯ^[2]

До революции 1917 года

Я родился в 1896 году, в Киеве. Свое раннее детство и юность провел в г. Пензе и в Пензенской губернии, в имении отца Рамзай. В детстве я и мой брат Сергей (умер во Франции в 1945 году) часто ездили к деду в уездный городок Керенск Пензенской губернии. С этим заброшенным городком у меня связаны прекрасные детские воспоминания: старый дом, запущенный большой сад, весь старинный уклад той русской жизни. После большевистской революции Керенск из города был «снижен» большевиками в село и переименован в Вад (по реке Вад, на которой он стоит). Переименование было сделано потому, чтобы люди не связывали названия городка с именем премьер-министра февральской революции Керенского, хотя он не имел к городу никакого отношения (впрочем, кажется, его дед, протопоп, был родом из Керенска). Так с географической карты России исчез город моего детства.

Мое отрочество связано с городом Пензой, где я окончил пензенскую Первую мужскую гимназию. Это была старая гимназия, основанная во времена Николая I (тогда это был закрытый дворянский пансион). В наше время это была обычная классическая гимназия. Мой отец был юрист, домовладелец и помещик. В Пензе на главной, Московской улице (которую я сейчас вижу, как сон), у нас был каменный белый дом. Были свои лошади, две верховых (для меня и брата), корова, куры, собаки. Так тогда жили все зажиточные пензяки. А в Саранском уезде Пензенской губернии у нас было именье в 153 десятины, с большим деревянным домом, фруктовым садом, со множеством всяческой скотины; там в юности я охотился с борзыми и гончими.

Отец мой хотел, чтобы я поступил на юридический факультет Московского университета. Я соглашался, хотя к юриспруденции особой склонности не имел. Меня манила жизнь в столице, в Москве. Но когда я был в последнем классе гимназии, в декабре 1913 года отец внезапно умер от припадка грудной жабы. Эта смерть была первым сильным переживанием. Она многое открыла мне, чего я раньше не чувствовал. В 1914 году я поступил на юридический факультет Московского университета. Забыл сказать, что при жизни отца мы семьей (отец, мать и двое нас, сыновей) довольно много путешествовали по России. Часто ездили по Волге, просторы которой до сих пор помню; ездили на Кавказ, где в память врезалась горная гроза, когда мы были на горе Бештау, куда мы ездили на тройке. Бывали в Москве, ездили заграницу — в Германию (там в Бад Наухейме отец лечился почти каждое лето от сердечной болезни; после курса его лечения мы ехали по Европе — в Италию, Швейцарию, Австрию — и возвращались домой в Пензу к началу учения).

В Москве я поселился в знаменитом студенческом районе — на Малой Бронной. Перед университетом я благоговел. Но из профессоров меня увлек только один, читавший введение в философию — приват-доцент Иван Ильин. Впоследствии он тоже оказался в эмиграции и умер в Швейцарии, в Цюрихе, после второй мировой войны. У Ильина я и стал, главным образом, заниматься философией. Как сейчас помню, Ильин указал мне первые шесть книг для начала занятий: 6-й том диалогов Платона («Апология Сократа»), «Пролегомены» Канта, историю философии Древней Греции кн. С. Н. Трубецкого и еще две-три книги. В это время уже шла мировая война. Когда я перешел на третий курс университета, мой год был мобилизован, и я был. отправлен в Московскую офицерскую школу, которую окончил через четыре месяца.

Февральскую революцию 1917 года я встретил, уже будучи молодым офицером в запасном полку в своем родном городе Пензе. Весной 1917 года я отправился на Юго-Западный фронт, где в 417-м Кинбурнском полку был сначала младшим офицером, потом командиром роты, а затем полевым адъютантом командира полка. Мне нравился стиль моего послужного списка: «участвовал в боях и походах против Австро-Венгрии». Как известно, Австро-Венгрии давно уже нет на географической карте Европы.

В Москве в годы моего студенчества я бывал в семье инспектрисы Николаевского Института С. Ф. Новохацкой. Она была старым другом нашей семьи еще по Пензе; там она потеряла мужа, бывшего врачом, и со своими четырьмя дочерьми переехала в Москву. К Новохацким я обычно ездил со своим другом детства, бар. Гавриилом Штейнгелем. Я был влюблен в Олю Новохацкую, а Штейнгель — в старшую, Наташу. В 1915 году Штейнгель женился на