доктора Блека. Естественно, я никому и словом не обмолвился о том, что видел в окне женское лицо, но этого было и не нужно: прекрасные золотые волосы миссис Блек, приводившие в восторг всех рассказчиков, совпали с одной особенно страшной подробностью моего видения — с потоком золотых волос, словно облако славы обрамлявших явившееся мне лицо ведьмы. Все это чрезвычайно меня растревожило, и, вернувшись домой, я попытался уверить себя, что все это мне пригрезилось, но от этого было мало толку.

Я совершенно точно знал, что видел своими собственными глазами все то, что я вам только что рассказал, и был уверен, что видел не что иное, как лицо миссис Блек. К тому же я вдоволь наслушался местных сплетен, наперебой обвинявших доктора в убийстве, — я-то знал, что все они неверны, но был уверен, что в веселеньком красном домике на углу Девон-роуд совершается какое-то ужасное преступление. Каким же образом из этих двух несовместимых частей можно было сложить сколько-нибудь разумную теорию? Короче говоря, я попал в самое сердце некой детективной истории. Я ломал себе голову над этой загадкой, посвящая все часы досуга попыткам собрать воедино рассыпавшиеся нити этой истории, но мне так и не удалось хоть на шаг приблизиться к какому-нибудь разумному решению. На протяжении всего долгого лета она, история эта, все больше покрывалась туманом, превращалась в какой-то расплывчатый и смутный комок ужаса, становясь похожей на кошмар, приснившийся мне много ночей назад. Вскоре все это наверняка померкло бы в глубинах моего сознания, но однажды утром, просматривая газеты, я заметил небольшой столбец, набранный мелким шрифтом и озаглавленный: «Дело Харлесдена». Я сразу же понял, что мне предстоит узнать: миссис Блек умерла. Так оно и было. Чтобы получить свидетельство о смерти, Блек обратился к другому врачу, но что-то вызвало у последнего смутные подозрения, и в результате вмешался коронер и было назначено расследование. Результаты этого расследования весьма озадачили меня: должен признаться, такого я вовсе не ожидал. Оба врача, проводившие вскрытие, согласились, что не видят ни малейших следов насильственной смерти. Они провели самое тщательное исследование со всевозможными реактивами, но так и не обнаружили присутствия яда — даже в мельчайших дозах. По их словам, смерть была вызвана необычной, с научной точки зрения даже интересной, формой воспаления мозга. Оболочки мозга и само серое вещество подверглись целому ряду самых невообразимых превращений, и младший из двух врачей, считавшийся специалистом по заболеваниям мозга, объявляя свое заключение, произнес несколько фраз, которые с первого прочтения поразили меня, хотя тогда я еще не знал их подлинного смысла. Он сказал: «Несмотря на свой довольно большой опыт в этой области, я был крайне удивлен, уже в самом начале нашего исследования обнаружив явления, совершенно мне неведомые. Сейчас нет нужды подробно описывать эти явления — достаточно сказать, что в процессе работы мне все время казалось, что я исследую не человеческий мозг». Сами понимаете, это заявление вызвало некоторый переполох, и коронер спросил врача, не хочет ли он этим сказать, что исследуемый мозг напоминал мозг животного. «Нет, — отвечал тот, — этого я сказать не берусь. По некоторым признакам объект исследования и впрямь напоминал мозг животного, однако — и это кажется мне гораздо более странным — там присутствовали многочисленные указания на организацию чуждую как человеку, так и животным».

Все это звучало довольно странно, тем не менее присяжные удовлетворились вердиктом, утверждающим, что смерть наступила от естественных причин, а потому дело не вызвало никакого интереса у публики. Но когда я прочел отчет этого врача, я понял, что мне следует узнать гораздо больше и решился начать то, что поначалу показалось мне увлекательным расследованием. Тем самым я навлек на себя немало хлопот, но мне удалось отчасти добиться успеха — сам не знаю, почему. Однако… Знаете, мы просидели здесь уже больше трех часов. Официанты начинают поглядывать на нас. Давайте-ка спросим счет и выйдем на улицу.

Они вышли из ресторана под холодные порывы ветра и некоторое время безмолвно созерцали царящую на Ковентри-стрит суету, прислушиваясь к звонкам извозчиков и воплям мальчишек-газетчиков, раздававшимся на фоне далекого, глухого, неумолчного рокота Лондона.

— Правда же, удивительная история? — сказал наконец Дайсон. — Хотел бы я знать, что вы об этом думаете.

— Друг мой, я же еще не слышал окончания этой истории, так что лучше мне пока воздержаться от каких бы то ни было суждений. Когда же вы собираетесь завершить свой рассказ?

— Приходите ко мне как-нибудь вечером — скажем, в четверг. Вот мой адрес. Всего доброго. — С этими словами Дайсон остановил проезжавший мимо кэб, а Солсбери свернул в северном направлении и отправился домой пешком.

2

Из тех немногих реплик, которые мистер Солсбери соизволил произнести в течение вечера, можно заключить, что сей молодой джентльмен отличался непоколебимым здравомыслием и предпочитал не иметь никакого дела с невероятными историями и тайнами, не говоря уж о том, что всякого рода парадоксы были противны самой его натуре. За обедом на него обрушился поток необычных и странных событий, собранных воедино и изложенных человеком, чьей профессией как раз и были всевозможные тайны и лихо закрученные сюжеты. Солсбери безропотно выслушал его, но теперь, переходя Шафтсбери-авеню и углубляясь в Сохо (его квартира располагалась в скромном квартале по соседству с Оксфорд-стрит), Чарльз почувствовал сильную усталость. Он размышлял о будущем Дайсона, не имеющего надежных родственников и возложившего все свои упования на литературу. Что ждет этого талантливого и утонченного человека — не обычная ли судьба безработного и бездомного английского бродяги? Будучи всецело поглощен этими мыслями, он не мог не восхищаться талантом — несколько, правда, извращенным, — который сумел превратить лицо несчастной женщины, умершей от банального воспаления мозга, в набросок романа, и, пробираясь по тускло освещенным улицам, почти не замечал ни резких порывов ветра, со злобным завыванием караулившего его за каждым углом, ни водоворотов мелкого мусора, взвихривавшихся над тротуаром, ни черных туч, собравшихся вокруг изжелта-бледной луны.

Даже первые капли дождя, которые ветер швырнул ему в лицо, не смогли оторвать Солсбери от его размышлений, и только когда ливень с грохотом обрушился на Лондон, он сообразил, что пора искать какое-нибудь укрытие. Подгоняемый ветром дождь обрушился на город, словно сухой разряд молнии,