Путаница, — сказал он. — Не может быть, чтобы два разных человека писали один дневник.
Степан Петрович нисколько не рассердился. Может быть, он не заметил.
— Эго два разных дневника, — громко сказал он. Один написан был в пятом году, а другой в 1789.
— А почему там сказано, что «события помешали охоте»?
— Так это ж и есть французская революция, — засмеялся Путаница. — В этот день все население Петербурга — мастеровые, рабочие, торговки — отправились в Версаль просить Людовика, чтобы он переехал в Париж, поближе к Собранию генеральных штатов.
— В Петербург, — поправил его Еремин.
— Да нет же, в какой Петербург! — воскликнул Степан Петрович и встал со стула. — Людовика усадили в карету и повезли в Париж, в Тюильри. В Тюильри ему негде было охотиться. Пришлось ему ездить далеко в Вильнев-де-Руа. Вот видите, что он пишет в 1791 году:
«3 октября. Прогулка верхом в 9 часов в Вильнев-де-Руа. Убито 3 фазана. В 9 часов прием депутации Законодательного собрания; ехал туда и обратно в карете. В 5 3/4 часа итальянская комедия — «Два охотника». У меня появился геморрой, пил сыворотку».
Тут мы поняли, что на этот раз Путаница не виноват. Этих феодалов очень легко спутать.
— Комедия про двух охотников, — тихонько сказал Степан Петрович, и нам стало очень смешно. Еремин так хохотал, что сполз под парту. А мы с Крякшей и другие пошли к кафедре, чтобы разобрать дневники — отдельно Николая, отдельно Людовика. Мне все не верилось, что это правда, но Путаница показал нам и книжки, из которых сделаны были выписки.
В это время прозвонил звонок.
— Половина четвертого! — схватился Степан Петрович. — Мне надо бежать, а то я опоздаю на лекцию.
— Погодите, мы не успели еще разобрать, — сказал Крякша, но Путаница сгреб листки, как попало, и сунул их в портфель. — Не надо, не надо. Я все равно спутаю, — засмеялся он. — Их уже спутала история.
— Вот так история! — фыркнул Еремин, вылезая из-под парты. — А ведь правда, Путаница не виноват.
— Ну, что? — В самый раз, — сказал я. — Только сбегать в палатку. Еремин сердито посмотрел на бутылку, которая была у меня в руках. Понятно, у него у самого отец — алкоголик. — Ничего, — сказал я. — Наука требует жертв.
ВТОРАЯ ПУТАНИЦА
1
Самое скучное деле на свете — письменные зачеты. Сидишь, корпишь, в носу ковыряешь; а там посмотришь, — и все написано не так, как нужно. Скачут слова, как блохи, — нипочем не соберешь. Я и говорю Сережке Парфенову: — Давай, подъедем к Путанице, чтобы зачет писать сообща. — Как так, сообща? — удивился Парфенов. — Это тебе не горелки. — Вот именно, что горелки, — говорю я. — В одиночку работать — это одно головотяпство. — Идиотизм сельского труда, — отозвался Еремин. — Гаврилов, безусловно придумал дело. Сколотим бригаду и завтра же Путаницу возьмем за жабры. Пойдешь в бригаду, Крякша? Крякша только поморщил нос. — Скажешь тоже, бригада, — буркнул он. — Откуда только берутся такие умники? Ты что думаешь, за эту рационализацию Путаница тебе и вправду поставит зачет? — А конечно, поставит, — сказал Еремин. — Отчего не поставить? Хорошо напишем — поставит. А Гаврилова за идею предлагаю качать. На другой день Степан Петрович прочел нам темы. — Берем, что ли, Ходынку? — сказал я Крякше. — Почему именно Ходынку? — спросил Крякша. — Что ты живешь там рядом, так это не резон. — А по-моему — резон. Я там всю местность знаю. И свидетели у нас есть. — Какие свидетели? — спросил Ванька. — Потом расскажу. Значит, Ходынку? — Да ладно, бери Ходынку! — махнул рукой Парфенов. — Что там долго рассусоливать. — Степан Петрович, а можно нам бригадой? — вдруг выпалил Еремин. Степан Петрович рассердился. — Сядь, сядь, ты только что выходил. Что ты — Маленький, каждую минуту в уборную бегать? Погоди, сейчас будет звонок. — Да мне вовсе не в уборную, — взмолился Еремин. — Я только хотел… — А? Что? — спросил Путаница и отложил в сторону книгу. Тут я вышел вперед и все ему рассказал. Он с первого слова понял, в чем дело, и улыбнулся. — Кто же у вас входит в бригаду? — спросил он, сходя с кафедры. — Я, Еремин, Крякшин, Сережка Парфенов и Ванька. — Ванька — это ты? — ткнул он пальцем Ваньку. — Да, — сказал Ванька. — Что ж, это очень хорошо, — кивнул головой Степан Петрович. — Ну, смотрите. Бригада— это ответственная штука. Тем более — первый опыт. Если вы подкачаете, трудно будет другим начинать, — тогда уж бригадам крышка. А кто у вас будет старший? — Как старший? — переспросил Ванька. — Ну, бригадир? — Я! — крикнул Крякша. — Я! — крикнул Парфенов. — Я! — крикнул Еремин. Мы с Ванькой тоже не опоздали. Все крикнули сразу. — Значит, единогласно, — засмеялся Путаница.2
Первым долгом мы каждому из нас дали конкретное задание. Ванька с Парфеновым прямо из школы двинули в Музей Революции, посмотреть чашки, которые царь раздавал народу. Еремин и Крякша пошли в библиотеку за литературой, где про Ходынку. А я взялся раздобыть живого свидетеля. Живой свидетель — это Синичкин, сапожник, который живет в Стрельненском переулке. Он сам себя так называет. — К восьми часам чтобы все собрались в переулке, — сказал я. — Как-нибудь его уломаю. Чур, не опаздывать. Только стемнело, я постучался к сапожнику. — А, наше вам с кисточкой, милачок, — сказал он, и я сразу увидел, что нам будет удача: Синичкин немножко был пьян. — Небось, опять за варом? Можно можно, гражданин Гаврилов. Он забыл, что я вырос; прежде всегда я бегал к нему за смолой для стрел. Но я и виду не подал: даже будто обрадовался вару: он дал мне большой кусок — на десяток стрел хватило бы. Мы долго болтали про всякую всячину. Потом я решил, что уже пора. — А мы сегодня вспоминали про вас, товарищ Синичкин, — сказал я ему. — Как раз у нас в школе сегодня про Ходынку учили. Синичкин отложил в сторону рашпиль и затянулся. — Да, — сказал он, щурясь от дыма, — не понять вам этого, милачок. Пожили бы с мое — и школы не надо. Он замолчал и даже закрыл глаза. — Сейчас начнет рассказывать, — подумал я. — Как бы теперь позвать ребят? Может они и не пришли еще? Мне помог сам Синичкин. — Эх, теперь бы пивка, — сказал он. — Слетай, милачок, будь другом. Он пошарил в ящике и отсыпал мне медяками двадцать восемь копеек. Потом дал мне пустую бутылку. Ребята ждали па улице. Все были в сборе.— Ну, что? — В самый раз, — сказал я. — Только сбегать в палатку. Еремин сердито посмотрел на бутылку, которая была у меня в руках. Понятно, у него у самого отец — алкоголик. — Ничего, — сказал я. — Наука требует жертв.