избавиться от неквалифицированного труда, ликвидировали сотни тысяч рабочих мест по всему миру, и вдруг на фоне вселенского торжества техники и прогресса выясняется, что не учли пустяковую деталь — он прищурился с почти что злорадным видом — смену тысячелетия, две первые цифры, соответствующие векам, их ведь придется заменить, а это грозит катастрофой; похоже, понадобится шестьсот миллиардов долларов, чтобы перестроить систему и исправить ничтожную ошибку, и, заметьте, нет никакой гарантии, что мы избежим краха, так что одним делом больше или меньше, какой-то один забытый враг отечества… Собеседник понимал мою недоверчивость, но почему у меня такой разочарованный и даже подавленный вид — это до него не доходило. Правая половина двери, снабженная амортизатором, беззвучно закрылась. Лестница пахла мастикой. Странно, по приходе я этого не заметил.

* * *

В меня вновь вселило надежду известие о существовании «списка Б», содержащего почти три тысячи фамилий «потенциальных предателей и саботажников». Недаром же я сомневался. Власти якобы широко открыли двери Центрального архива: пожалуйста, пишите, мы вам все сообщим, предоставим касающиеся вас сведения, разумеется, с обычными предосторожностями, но, когда речь заходит о самом главном, то есть о делах, заведенных на группы или на отдельных граждан, действительно активных и потому могущих представлять угрозу для безопасности Государства или пресловутой «духовной защиты», когда вы пытаетесь узнать что-то о первом круге врагов (куда, конечно, поместили и меня), тайна становится непроницаемой. Нет, месье, на вас ничего нет. Как бы не так! За нами, людьми из «списка Б», планировалось установить плотную слежку и даже — в случае войны или кризиса — арестовать нас. С моим блестящим прошлым (не то что ерундовые «подвиги» всякой мелкой сошки, уже год потрясающей своим досье) я наверняка фигурирую, и на достойном месте, в этом их «списке Б».

* * *

За последний год многие получили из архива такой же ответ, как я, и испытали те же сомнения; скопилось больше двух тысяч жалоб, и властям ничего не оставалось, как назначить медиатора — посредника между Администрацией и недовольными гражданами. После этого были обнаружены новые папки с делами, далеко не самые тонкие, иногда прямо-таки увесистые. Конечно, нашлось объяснение: служащие перегружены, у архива недостаточно персонала для выполнения колоссальной задачи, ведь к ним хлынул огромный поток заявлений — больше трехсот тысяч. Впрочем, еще помощник сотрудника, ответственного за картотеку, снисходительным тоном сообщил мне, что дела были заведены только на пятнадцать процентов просителей, он так и сказал «просителей», с трудом сдерживая презрение; вы себе представляете, только на пятнадцать процентов, а двести пятьдесят тысяч воображали, что за ними следили и на них доносили без всяких на то оснований. По мнению моего собеседника, это свидетельствовало о прискорбном моральном состоянии значительной части населения. Каждый готов плюнуть в суп, испачкать свое гнездо, и все из мелкого тщеславия, чтобы можно было изображать себя жертвой. Я бы с этим сопляком охотно поговорил насчет «списка Б», если бы знал в тот момент о его существовании, да и о делах, «случайно» найденных после вмешательства медиатора. Медиатор, по крайней мере, меня поймет, и дело сдвинется с мертвой точки.

IV

Я его спросил, может быть, слишком неуверенным, недостаточно решительным тоном, нельзя ли завести дело а posteriori, задним числом, солидное дело со многими подробностями, на основании моих показаний, данных, если нужно, под присягой, ибо мне известно немало тайн и я готов пойти на разоблачения, которые по-новому, в неожиданном свете, представят прошедшую эпоху; это же просто золотая жила для будущих поколений. В первую минуту медиатор посмотрел на меня ошеломленно, потом его лицо посуровело, и он заметил, что мое предложение — это попытка склонить должностное лицо к фальсификации, а такие вещи подсудны. Будем считать, что я ничего такого не произносил; затем он одарил меня вежливой улыбкой человека, привыкшего наблюдать разочарование других. Да, от него не укрылась моя растерянность, он понимает, что я чувствую себя ущемленным после всего мной совершенного перед судом Истории, но в конечном счете, принимая во внимание убеждения, которых я придерживался в прошлом и несомненно придерживаюсь сейчас, мне бы надо скорее радоваться и чувствовать себя спокойно и уверенно, поскольку Государство, считающее себя демократическим, предоставило такому человеку, как я, возможность свободно и бесконтрольно выражать свой критический настрой. Если же говорить о моих более или менее серьезных правонарушениях, тот факт, что о них не узнали ни соответствующие органы, ни осведомители, также следует рассматривать с положительной стороны как доказательство нашей умелости и эффективности, поскольку, дорогой месье, я ничуть не хочу вас обидеть, но согласитесь, что, начиная подпольную деятельность, человек обычно не ставит себе первоочередной задачей попасть на заметку полиции; при этих словах он разразился грубым смехом потребителя сигар, не гаванских, конечно, а наших, толстых и тошнотворно пахнущих. Провожая меня до лифта, он добавил: в принципе нельзя исключить, что какой-то архивный документ может затеряться, все возможно в нашем грешном мире, даже самые усердные и дисциплинированные служащие совершают ошибки, но он больше не может заниматься поисками моего дела, он и так уделил мне немало своего драгоценного времени, да, говоря откровенно, с учетом своего долгого опыта, он и не верит в пропажу моего досье.

V

Ночной дежурный смотрит на меня все более и более подозрительно. И то правда, мало кто остается надолго в такой непривлекательной гостинице, где вечно слышен грохот самолетов — отсюда до аэропорта всего полкилометра — и гул шестиполосной автострады. Я всегда удивлялся: это же противоестественно — строить дома вдоль шоссе или у самого вокзала, окнами на рельсы. В этой гостиничке нет даже двойных рам. И стоит потянуть за штору, как она выскакивает из карниза. Но, по крайней мере, никому не придет в голову искать меня здесь, на окраине города, вдалеке от мест, где я обычно бываю; я спокоен, и, если даже хозяин вызовет полицию, им нечего будет мне предъявить. Я чист перед вами, господа. И заплатил вперед за неделю.

* * *

Несмотря на шум и свет я засыпаю в середине дня, часа в три, с удивительной регулярностью, и просыпаюсь вечером, обычно к восьми, так что сплю недостаточно, сам это понимаю, да еще в тяжелом климате Женевы, тут