Ханской рощей, вдруг примешались густые крякающие голоса гаубиц, расположенных на Железновской площади; к ним тотчас же присоединился гул орудий. Наступление началось точно в установленное время.
Встало солнце, мутное от дыма и пыли. Над Макаровым полем, над древней яицкой землёй стало тихо. И если бы не истерзанное, заваленное трупами, влажное от крови ковыльное поле, нельзя было бы и подумать, что здесь кипела страшная битва. В посёлке Новеньком на вытоптанной, израненной, забросанной осколками снарядов и всё же зелёной траве лежали раненые. Врачи и сёстры в белых халатах делали перевязки, отправляли в госпитали, в дома горожан тех, кого ещё можно было вернуть к жизни. Возле подбитой пушки на разостланной шинели лежал Миша Гаврилов. Полчаса назад его принесли санитары. Нашли на берегу Чагана, против того места, где стояла тачанка с пулемётом и где лежало в луже крови тело красного казака-героя Арсения Красникова. Нуртай Атанов держал за руку друга и плакал. Здесь же, в камышах, распластался старый казак со страшными глазами. Это он выстрелил в спину чапаевца, но пуля Нуртая отомстила врагу за друга. Миша открыл глаза. Узнал тех, кто стоял над ним, слабо, одними губами улыбнулся и попросил пить. Поднесли флягу с водой. Он хлебнул глоток, другой — вода порозовела, потекла изо рта по бледным, впалым щекам. Карие, глубокие глаза на миг засветились радостью. — Значит, чиков… разбили? Нуртай, а где мой карабин? Возьми его себе… — с трудом произнёс Миша, вытянулся и затих… Тело Миши и других отличившихся в этом бою воинов привезли в штаб обороны. Защитники города прощались с героями.
В один из вечеров перед командиром партизанского отряда Игнатием Громовым появился паренёк из сибирского села Поперечного, Киря Баев. Громов сидел у стола, неторопливо закуривал.
— Вот! От отца, Баева Осипа Михайловича. — Киря чётким движением подал письмо, вытянул руки по швам и застыл, как солдат, по команде "смирно".
Пока Громов вскрывал и читал письмо, Киря разглядывал командира.
"Так вот он какой, Громов-то? Высокий, плечистый. Синие глаза под тёмными бровями смотрят строго".
Киря пошевелился, теснее сдвинув каблуки, и дрогнувшим голосом сказал:
— Товарищ командир!.. Можно остаться у вас… в отряде?..
— Партизанить хочешь? — командир посмотрел ему прямо в глаза. — Мы берём самых смелых.
— А я что? Я не трус! Вы только примите. Сами увидите — сгожусь. Разведчиком. Маленькому в разведке лучше. Где хочешь пройду…
Лицо командира было серьёзно, только в синих глазах притаилась усмешечка.
Киря заметил усмешечку и обиделся. Не верит.
Только собрался Киря сказать это, как Громов вдруг спросил:
— Отец твой самогонку достаёт, с беляками гулеванит.
— Знаю, — Киря опустил глаза. — Его били! Силком заставляют прислуживать.
— Значит, тебя побьют, и ты к белякам уйдёшь?
— Не уйду! — крикнул Киря.
— Время сейчас такое: отец в белых, сын в красных, — задумчиво сказал Громов. — Тебе ежели так придётся — не струсишь?
— Не струшу. Возьмите.
Когда Киря выехал от Громова, в ушах всё ещё раздавались слова: "Возьмём. Только помни: партизанить — не в бабки играть. Это дело трудное, а скорее — голову снесут. Подумай хорошенько…" Нет, раздумывать Киря не собирался. Над чем? Теперь только радоваться: приняли! Но и радость омрачалась сомнением: кто же его отец и брат? Неужели враги? Киря хлестал, торопил коня, скорее, скорее. Замирая, думал: "Приеду и скажу: с белыми вы или нет?" И вот он дома. — Отвёз? — спросил отец, приглядываясь к нему. — Отвёз, — ответил Киря. И вдруг, вперив в отца такой взгляд, которым, казалось, хотел просверлить его, тихо спросил: — Тятя! Вы с Авдеем за белых или за красных? Спросил и замер. Отец посмотрел на него этак вприщур, насмешливо протянул: — Че-го? Что такое? — и неожиданно обратил всё в шутку: — Что за вопрос? — Мне знать надо! С кем вы? Отец вдруг позвал: — Авдей! Э, Авдей! Гляди-ка! Допрос учинил: с кем мы, с белыми или с красными? — Вы мне зубы не заговаривайте! — подскочил Киря к брату. — За кого вы? За советскую власть или за белых? — Тю, дурачок! — примирительно проговорил Авдей. — Мы ни за тех, ни за других. — А белых самогонкой угощаете? А разваживаете их? Или так, для виду? — Для чего тебе — за кого мы? — спросил Осип Михайлович. — Так… — уклончиво ответил Киря. — Разговор был с Громовым. Отец с братом загадочно переглянулись. И неожиданно отец посоветовал: — Ты не у нас пытай, у Громова спроси… В один из вечеров, когда Киря был в отряде, он рассказал Громову о разговоре с отцом и братом Авдеем. Громов, сдержав улыбку, ответил: — Отцу доверяй, как мне. Авдею тоже. Помогай им за беляками лучше ухаживать. А то, говорят, сидишь в хате, как пузырь надутый, и глазами всех съесть хочешь… — Громов засмеялся. — А их, беляков-то, глазами не съешь. Зубы нужны…
Осип Михайлович Баев занимался хозяйством во дворе и косил глазом в сторону кулацкой избы, где ещё с зимы находились колчаковцы. Наверх поднимался зотовский приказчик Николай Уханов. "Недаром эта подлая лиса к офицеру зачастила", — подумал Баев. Вскоре Уханов вышел, но не один, а с прапорщиком Княевым; они, оживлённо разговаривая, пересекли улицу и скрылись во дворе кулака Зотова. Прапорщик вернулся от Зотовых уже к вечеру и приказал Баеву приготовить пару коней для поездки в город Камень. Осип Михайлович проводил Княева наверх и степенно, с полупоклоном, пригласил: — Милости просим с нами хлеба-соли отведать, на дорожку заправиться. — Я сыт. Не хочу, — ответил прапорщик, надевая перед зеркалом фуражку. — А впрочем, перед дорогой не помешает. Прапорщик Княев был новым человеком в Поперечном. Он занял место поручика Воронова и гордился этим. "Прапор", как его звал Киря, был молод, на его плечах блестели свеженькие погоны — он недавно получил офицерский чин. Но дела по службе шли у Княева неважно, и он всё время ходил мрачный. Однажды начальник каменской контрразведки Анжелик презрительно заметил ему: — Дела из рук вон плохи. Партизан не нащупали, а усы отпустили. Смотрите, не потеряйте их вместе с головой. Осип Михайлович быстро раскусил прапора: любит деньги, водочку… Сегодня, наблюдая за ним, Осип Михайлович заметил его необычайное
* * *
Встало солнце, мутное от дыма и пыли. Над Макаровым полем, над древней яицкой землёй стало тихо. И если бы не истерзанное, заваленное трупами, влажное от крови ковыльное поле, нельзя было бы и подумать, что здесь кипела страшная битва. В посёлке Новеньком на вытоптанной, израненной, забросанной осколками снарядов и всё же зелёной траве лежали раненые. Врачи и сёстры в белых халатах делали перевязки, отправляли в госпитали, в дома горожан тех, кого ещё можно было вернуть к жизни. Возле подбитой пушки на разостланной шинели лежал Миша Гаврилов. Полчаса назад его принесли санитары. Нашли на берегу Чагана, против того места, где стояла тачанка с пулемётом и где лежало в луже крови тело красного казака-героя Арсения Красникова. Нуртай Атанов держал за руку друга и плакал. Здесь же, в камышах, распластался старый казак со страшными глазами. Это он выстрелил в спину чапаевца, но пуля Нуртая отомстила врагу за друга. Миша открыл глаза. Узнал тех, кто стоял над ним, слабо, одними губами улыбнулся и попросил пить. Поднесли флягу с водой. Он хлебнул глоток, другой — вода порозовела, потекла изо рта по бледным, впалым щекам. Карие, глубокие глаза на миг засветились радостью. — Значит, чиков… разбили? Нуртай, а где мой карабин? Возьми его себе… — с трудом произнёс Миша, вытянулся и затих… Тело Миши и других отличившихся в этом бою воинов привезли в штаб обороны. Защитники города прощались с героями.
А. ГОЛЕНКОВА, Д. ИОХИМОВИЧ Киря БАЕВ
В один из вечеров перед командиром партизанского отряда Игнатием Громовым появился паренёк из сибирского села Поперечного, Киря Баев. Громов сидел у стола, неторопливо закуривал.
— Вот! От отца, Баева Осипа Михайловича. — Киря чётким движением подал письмо, вытянул руки по швам и застыл, как солдат, по команде "смирно".
Пока Громов вскрывал и читал письмо, Киря разглядывал командира.
"Так вот он какой, Громов-то? Высокий, плечистый. Синие глаза под тёмными бровями смотрят строго".
Киря пошевелился, теснее сдвинув каблуки, и дрогнувшим голосом сказал:
— Товарищ командир!.. Можно остаться у вас… в отряде?..
— Партизанить хочешь? — командир посмотрел ему прямо в глаза. — Мы берём самых смелых.
— А я что? Я не трус! Вы только примите. Сами увидите — сгожусь. Разведчиком. Маленькому в разведке лучше. Где хочешь пройду…
Лицо командира было серьёзно, только в синих глазах притаилась усмешечка.
Киря заметил усмешечку и обиделся. Не верит.
Только собрался Киря сказать это, как Громов вдруг спросил:
— Отец твой самогонку достаёт, с беляками гулеванит.
— Знаю, — Киря опустил глаза. — Его били! Силком заставляют прислуживать.
— Значит, тебя побьют, и ты к белякам уйдёшь?
— Не уйду! — крикнул Киря.
— Время сейчас такое: отец в белых, сын в красных, — задумчиво сказал Громов. — Тебе ежели так придётся — не струсишь?
— Не струшу. Возьмите.
* * *
Когда Киря выехал от Громова, в ушах всё ещё раздавались слова: "Возьмём. Только помни: партизанить — не в бабки играть. Это дело трудное, а скорее — голову снесут. Подумай хорошенько…" Нет, раздумывать Киря не собирался. Над чем? Теперь только радоваться: приняли! Но и радость омрачалась сомнением: кто же его отец и брат? Неужели враги? Киря хлестал, торопил коня, скорее, скорее. Замирая, думал: "Приеду и скажу: с белыми вы или нет?" И вот он дома. — Отвёз? — спросил отец, приглядываясь к нему. — Отвёз, — ответил Киря. И вдруг, вперив в отца такой взгляд, которым, казалось, хотел просверлить его, тихо спросил: — Тятя! Вы с Авдеем за белых или за красных? Спросил и замер. Отец посмотрел на него этак вприщур, насмешливо протянул: — Че-го? Что такое? — и неожиданно обратил всё в шутку: — Что за вопрос? — Мне знать надо! С кем вы? Отец вдруг позвал: — Авдей! Э, Авдей! Гляди-ка! Допрос учинил: с кем мы, с белыми или с красными? — Вы мне зубы не заговаривайте! — подскочил Киря к брату. — За кого вы? За советскую власть или за белых? — Тю, дурачок! — примирительно проговорил Авдей. — Мы ни за тех, ни за других. — А белых самогонкой угощаете? А разваживаете их? Или так, для виду? — Для чего тебе — за кого мы? — спросил Осип Михайлович. — Так… — уклончиво ответил Киря. — Разговор был с Громовым. Отец с братом загадочно переглянулись. И неожиданно отец посоветовал: — Ты не у нас пытай, у Громова спроси… В один из вечеров, когда Киря был в отряде, он рассказал Громову о разговоре с отцом и братом Авдеем. Громов, сдержав улыбку, ответил: — Отцу доверяй, как мне. Авдею тоже. Помогай им за беляками лучше ухаживать. А то, говорят, сидишь в хате, как пузырь надутый, и глазами всех съесть хочешь… — Громов засмеялся. — А их, беляков-то, глазами не съешь. Зубы нужны…
* * *
Осип Михайлович Баев занимался хозяйством во дворе и косил глазом в сторону кулацкой избы, где ещё с зимы находились колчаковцы. Наверх поднимался зотовский приказчик Николай Уханов. "Недаром эта подлая лиса к офицеру зачастила", — подумал Баев. Вскоре Уханов вышел, но не один, а с прапорщиком Княевым; они, оживлённо разговаривая, пересекли улицу и скрылись во дворе кулака Зотова. Прапорщик вернулся от Зотовых уже к вечеру и приказал Баеву приготовить пару коней для поездки в город Камень. Осип Михайлович проводил Княева наверх и степенно, с полупоклоном, пригласил: — Милости просим с нами хлеба-соли отведать, на дорожку заправиться. — Я сыт. Не хочу, — ответил прапорщик, надевая перед зеркалом фуражку. — А впрочем, перед дорогой не помешает. Прапорщик Княев был новым человеком в Поперечном. Он занял место поручика Воронова и гордился этим. "Прапор", как его звал Киря, был молод, на его плечах блестели свеженькие погоны — он недавно получил офицерский чин. Но дела по службе шли у Княева неважно, и он всё время ходил мрачный. Однажды начальник каменской контрразведки Анжелик презрительно заметил ему: — Дела из рук вон плохи. Партизан не нащупали, а усы отпустили. Смотрите, не потеряйте их вместе с головой. Осип Михайлович быстро раскусил прапора: любит деньги, водочку… Сегодня, наблюдая за ним, Осип Михайлович заметил его необычайное