умышленно или нечаянно. Не важно также, чей это был бюстгальтер. Даму такие подробности уже не волновали. Она испытывала к виолончелисту непреодолимое отвращение и имела твердое намерение вывести его на чистую воду. Последняя фраза, Денис, там очень интересно написана. Вроде тонкого каламбура с матрасом в зацветшем пруду... То есть преступника выводит на чистую воду дама, которую он пустил поплавать в воду грязную и вонючую. Понимаешь?

— Тоня, сейчас не время разбирать особенности творчества Кукушкинса. Ты говорила о доказательстве вины Менро. Что конкретно ты имела в виду? Поясни. Я что-то никак не могу уразуметь...

— Этот эпизод в романе почти копирует ситуацию, которая произошла восемь лет назад, — терпеливо пояснила я. — И насильник, которого автор описывает, не случайно — я в этом убеждена — имеет внешнее сходство с Федором. Так Миша намекает на то, что ему все известно.

Денис помолчал.

— Конечно, и это не доказательство... — медленно произнес он. — Хотя я начинаю приходить к выводу, что ты все же права. Один факт ничего не стоит, но когда их несколько...

— Наконец-то ты понял!

— Знаешь, Тоня, я припоминаю такой случай... — постепенно все больше возбуждаясь, заговорил Денис. — Была какая-то большая пьянка. Где, когда — сейчас не припомню. Но там был Миша и был Менро. Еще незнакомые люди. Может быть, Линник. Или нет, не Линник. Другой бард, из новых. И вот вроде бы уже ночью Менро как-то утих — я удивился, это я помню хорошо, потому что Менро никогда не утихает, а бушует и пенится, пока не упадет замертво, хотя и это с ним редко бывает, — в общем, Менро утих и посмотрел на Мишу. Долго смотрел и молчал. А потом вдруг сказал: «Миша, почему у тебя все на свете получается? Вот у меня — ничего не получается, а у тебя — все». Миша усмехнулся. Я как сейчас вижу его усмешку — сквозь клубы дыма от сигарет. Он усмехнулся и ответил: «Федя, у меня не получается главное, — тут Миша кивнул на бутылку водки, которая стояла на столе, — у меня не получается отказаться от этого». Менро только рукой махнул. Мол, не в этом же дело. И все. Но теперь я понимаю, о чем ты, Тоня... Мотив — зависть?

Денис резко встал, подошел к окну. После короткой паузы он продолжил. Речь его, такая быстрая и сбивчивая, снова стала спокойной:

— Зависть... Мне знакомо это чувство. Недомолвки, полунамеки... И чувствуешь, как ты отделяешься от остальных, будто переходишь в другой мир... Ты бывала когда-нибудь в этом мире? — со странной улыбкой спросил Денис, словно и не ожидая ответа.

Я отрицательно покачала головой, зная, что он видит мое отражение в оконном стекле.

— А я там был. Там лучше. Не так, как здесь. Здесь очень плохо. Здесь все очень быстро меняется. Только что была невообразимая красота — и вдруг сплошное уродство. И не можешь сообразить, в чем дело. Ведь вроде бы все осталось по-прежнему, а смысл — иной. Вместо красоты — уродство. Если бы ты могла меня понять...

— Отчего же... Я могу. Светлый Лик — ты об этом говоришь?

Денис вздрогнул. Глядя в заоконный полумрак, он пожал плечами. Потом усмехнулся. Но так ничего и не сказал.

— Светлый Лик, который превращается в урода, — уточнила я. — Из Мишиного романа «Три дня в апреле». Неужели ты забыл?

Он молчал.

— Выпей вина, Денис...

— Да, спасибо, — как-то отрешенно произнес Денис, поворачиваясь и принимая у меня из рук бокал с вином. В его красивых глазах на секунду мелькнул тот заоконный полумрак, даже с отблеском уличного фонаря. — Ах, Менро... Но почему же все-таки Менро?

— Ты опять сомневаешься?

— Да не сомневаюсь я, Тоня, я уже ни в чем не сомневаюсь.

Он вдруг улыбнулся, подмигнул мне и залихватски, по-гусарски опрокинул бокал, одним махом заглатывая все его содержимое. Затем мельком посмотрел на бутылку. Там уже ничего не было. Тогда Денис поставил бокал в раковину.

— Зависть, — все с той же улыбкой сказал он, — это очень сильное чувство. Сильнее не бывает.

На меня внезапно навалилась смертельная усталость. Я на миг прикрыла глаза. Уверена, что в этот миг я крепко и тяжело уснула. Но когда, сморгнув, я снова очнулась — сна уже как не бывало. А вот усталость была.

— Ты поделилась с оперативником своими догадками насчет Менро?

Я кивнула.

— Ну и правильно. Пора и ему пошевелить мозгами.

Денис сел, расслабленно привалился спиной к стене.

Улыбка то пропадала, то снова появлялась на его губах. Кажется, он думал о чем-то приятном... В этот момент я почти завидовала ему.

— Ну что ж. Отличная работа, Холмс!

— Я-то, может, и Холмс... — тихо сказала я. — Да вот только ты не Ватсон.

— Что?

Он посмотрел мне в глаза, и от этого взгляда мне стало холодно. «Прямо Снежная королева какая-то», — с мрачной усмешкой подумала я...

— Что? — повторил он еле слышным шепотом.

— Ведь это ты их убил, Денис. Ты.

Глава двадцать четвертая

Часы показывали половину седьмого. Сахаров начал замерзать. Хотя погода стояла на редкость теплая, даже несмотря на прохладный несильный ветер и сгущающиеся сумерки. Но он гулял возле Тониного дома уже больше часа, приехав загодя, чтобы не упустить ее, если съемки вдруг закончатся раньше пяти.

Минут двадцать назад мимо него прошел Петя — оперативник узнал его по фотографии, которую видел за стеклом серванта у Мадам. Петя был похож на сестру и одновременно похож на отца. Фотографию отца, Павла, Сахарову показывала сама Мадам.

Поборов искушение пойти вслед за Петей, представиться и подождать Тоню в тепле, с чашкой горячего чая, Сахаров прошел до соседнего дома, то и дело поглядывая на дорогу, вернулся и снова принялся нарезать круги по двору.

Уставший, раздраженный, он вдобавок к этому находился сейчас в крайне подавленном настроении. То, что он только подозревал — и сам себе не верил, и сам над собой смеялся, — вдруг оказалось правдой. Осознавать это было мучительно. Теперь ему казалось, что он мог предотвратить преступление. Он отлично понимал, что это лишь ощущение, не более того, и все же образ Миши, словно тень отца Гамлета, уже несколько часов преследовал его неотступно. Дело в том, что Ониксу уже было известно, кто скрывался под псевдонимом Кукушкинс.

Сегодня с утра он съездил к Тамаре — бывшей пассии Зобина, главного редактора «Кормы». Тамара, как он и ожидал, никакого списка по просьбе Бориса Ильича составлять не стала. Сахаров с трудом уговорил ее все же сделать это. Битый час она хмурилась, кусала авторучку, курила сигарету за сигаретой, но список тех, кто четыре года назад был у нее в течение трех первых дней нового года, составила. При этом поклялась,