то прекраснейшее, что связывает человека с бутылкой. Так вот: отходняк-голодень - одна из самых симпатичных и в определенном смысле самых благородных разновидностей похмелья. Хотите знать, при чем тут благородство? Отвечаю: голодень открывает для вас чувственное многообразие мира. Речь, разумеется, идет о чувстве вкуса.

Вечером в канун отходняка-голодня вы засыпаете немым, оглушенным и начисто лишенным способности что-либо воспринимать. В число чувств, которые вам в тот день отказали, попало и чувство вкуса. Вы, это самое, понятия не имеете, что вчера пили напоследок: чистую, виски или "Рябиновку". А может быть, албанский коньяк, который неведомо кто принес? А может, "Зубровку" - ведь "Зубровка" все время стояла на столе, никто не выказывал желания хвататься за эту последнюю соломинку, а теперь - интересное дело: бутылка из-под "Зубровки" пуста. А может, это были традиционно завершающие вечер четыре банки пива? А может быть, как велит обычай, рюмочка ликера? Лежите, значит, вы в постели, предаетесь такого рода мучительным размышлениям и, не в состоянии докопаться до истины, силитесь отыскать на языке хотя бы воспоминание о вкусе, след последней капли, но, как сказал поэт, душа моя, не тщись напрасно. Вы не знаете, просто-напросто не знаете, какой на вкус была последняя жидкость, которую вы в себя вливали. И именно на фоне этого вкусового мрака с особой яркостью проявляются достоинства голодня. Ибо голодень - это, понятное дело, голод, квинтэссенция голода, это вкус, вкус отчетливый и острый, как заточенное безумцем лезвие бритвы. Ибо голодень - это кусок колбасы, немедленно, прямо в холодильнике, обмокнутый в горчицу и немедленно - голова в полярных недрах холодильника - там же, в холодильнике, пожираемый, это яичница с той же колбасой, кофе, булка, бутерброд с сыром и медом, но надолго этого не хватит, добавим еще кусок пиццы, и гамбургер, и порцию сосисок по дороге на работу... собственно, продолжать нету смысла, и без того ясно: отходняк-голодень - это день гигантской жратвы, это истерическая чувствительность ко вкусу, к запаху еды. А нора, как и отходняк, - истерическая чувствительность ко вкусу и запаху одиночества.

Граха, Граха, приди. Граха, утешь меня сколь можешь, явися средь присных или сном, или тенью, иль как смутный призрак.

А алкоголизм сам по себе? Кто такой алкоголик? В каком случае вы можете назвать себя алкоголиком? Самые светлые умы не одно столетье тщетно пытались определить в этой материи границу между видимым и невидимым. А вот я знаю. Я знаю, когда можно назвать себя алкоголиком. Ты алкоголик, если после обеда, выковыряв из зубов мясное волоконце и позабавившись им вволю, покатав туда-сюда языком, начинаешь понимать, что этот крохотный кусочек мяса после окончательной обработки на шлифовальных, токарных, фрезерных станках, бесчинствующих в твоей полости рта, - что этот ошметочек определенно напоминает тебе маленький бутылец, миниатюрную поллитровку, сувенирную бутылочку. О! Ты явственно ощущаешь кончиком языка махонькую пробочку, горлышко и даже поверхность малюсенькой этикетки, и когда, продолжая работать языком, ты прочитаешь на этикетке название, это будет означать, что ты... существуешь. Горькая настойка. Да, ты существуешь. А ее нет и никогда не будет. Граха, где ты? Слышишь, Граха? Музыка проникает в мою душу и в мою плоть. Моя грыжа слушает Шуберта, тающие у меня под кожей таблетки эспераля, позабыв о божьем свете, слушают Шуберта, горящее нутро погружается в волны его симфоний, диабет, ревматические боли и едва пульсирующие бедренные артерии наслаждаются фортепьянным трио си мажор соч. 99.

Граха, где ты? Не волнуйся, Граха, в конце концов нас обязательно примут в НАТО. А когда нас примут в НАТО, твои, Граха, ноги будут самыми прекрасными во всем Атлантическом пакте. Граха... это самое... Атлантического пакта прекраснейшая нога...