задержался, толкала Ивина в совхозную контору, но директор уехал. Укатил, как и было условлено, в шесть утра. Твердый орешек, этот Медведев, самый видный из Медведевых деревни. Неаккуратности, расхлябанности не прощал. Говорят, был такой случай. Вызвал директор механика, время назначил точное — в три часа дня. Механик задержался, а когда появился в кабинете, Иван Михайлович поднял на него тяжелый хмурый взгляд и отчужденно спросил:

— Вы, товарищ Зыбкин, по какому вопросу?

— По вашему вызову, Иван Михайлович.

— Но вы нужны были мне в три часа, а сейчас четверть четвертого.

— Понимаете…

— Нет, не понимаю. Вы, что ж, и работаете с прохладцей?

— Мотор, понимаешь, обкатывали, ну и…

— До свидания, — Медведев занялся бумагами, забыв о механике. Тот потоптался, потоптался и ушел несолоно хлебавши. Зато в другой раз бежал на вызов сломя голову и другим наказывал, чтоб никогда не опаздывали.

Не простил Медведев опоздания и инструктору парткома. Он бы, наверно, поступил также и с секретарем обкома. Это чуть утешило Олега Павловича. Но подумать только — до пятого отделения, куда уехал Медведев, надо будет добираться на перекладных или пешком. Ничего себе: придется отмахать пешочком пятнадцать километров!

Ивин зашел в контору. В коридоре заканчивала уборку Лепестинья Федоровна. Пахло свежевымытыми полами.

В приемной директора Олег Павлович уселся за стол секретаря, снял трубку телефона — хотел позвонить в партком, Ярину. До майского праздника осталось немного времени, хотел отпроситься домой на пару деньков. Партком не ответил. Значит, Антон Матвеевич в командировке, не то был бы в кабинете — в горячие дни секретарь парткома на работу являлся чуть свет. Ивин положил трубку.

Вообще-то Ярин может и не разрешить. Характерец у него не ангельский, не знаешь, как поступит. Может вспылить из-за пустяка, а может все обойтись, когда ждешь бури. А что, если в пятое не ездить? Обойдутся без него. Лучше махнуть на третье, в Маметьевку, благо туда ходит автобус. До рейса осталось полчаса. Пока можно попытать счастья — позвонить Ярину на квартиру. Возможно, вчера вернулся из поездки поздно и задержался дома. Но квартира не ответила. Значит, секретарь мотается по району. Привык к кочевой жизни. Сколько Ивин ни помнит Ярина, он всегда на руководящей работе, у него, наверно, профессия такая — руководящий работник. Однажды, когда Ивин работал еще зоотехником в совхозе, который расположен в райцентре, Ярин неожиданно нагрянул на ферму. На счастье, Олег Павлович там накануне навел порядок и чистоту, лозунги и призывы вывесил. Понравилось это Ярину, тогда он и приметил Ивина, а потом и на партийную работу взял. Олег Павлович собрался уже уйти, как раздался заливистый звонок. В трубке послышался сердитый мужской голос:

— Иван Михайлович?

— Нет, Ивин.

— Здорово, Олег Павлович. Лихарев, бригадир со второго.

— Здравствуй, Федор Андреевич.

— Алексеевич.

— Извини. Слушаю тебя, Федор Алексеевич.

— Тракторы встали, понимаешь.

— Весело живете.

— Веселее бы надо, да некуда. Семян нету. Кладовщик в дымину пьян, а жена ключи от амбара спрятала, чтоб ей пусто было. Выручай, Олег Павлович, техника загорает. Управляющего — с ног сбился — не нашел, и агроном куда-то запропастился. А со мной Глашка разговаривать не желает, она с норовом. Тебя послушает. Так что наш бензовоз в Медведевке, катай на нем.

Придется ехать на второе. В коридоре Лепестинья Федоровна домывала пол. Ей под пятьдесят, она неряшлива и поэтому выглядит старше. Волосы космато выбиваются из-под платка, она засовывает их обратно, однако они не слушаются. Баба языкастая, мужики ее побаиваются, так другой раз какого-нибудь отчитает, что бедняге небо покажется с овчинку. Говорят, из-за этого и муж удрал в город. А Лепестинья Федоровна не тужит, хотя и живет одиноко. Иван Михайлович назначил ее блюсти контору. Раньше была дояркой, но животновод Зыбкин Никита взмолился:

— Уберите, ради бога, от коров подальше.

То коров забудет напоить, то не догадается помыть бидоны, и свежее молоко в них прокисает. Иван Михайлович только головой покачивал:

— Эх, Лепестинья, Лепестинья, какая же ты растяпистая, а еще женщина. Ну, вот что — будешь мыть и скоблить полы в конторе. Но смотри! Я грязи не терплю.

Лепестинья Федоровна и моет полы в конторе, старается, иначе нельзя — от директора ничего не укроется. Она его сильно боится и уважает тоже. Разогнула спину, пропуская Ивина, проворчала:

— Ходют в этакую рань, просохнуть не дают.

— Не сердитесь, Лепестинья Федоровна, раньше времени состаритесь.

— Уж куда мне за вами молодыми. Нечего над старухой смеяться.

— Я не смеюсь, зачем же смеяться? Вы, того гляди, снова замуж выйдете.

— Хватит — выходила за одного дурака. А ты? Седина, небось, в голове, и все холостяжничаешь. Тонька по тебе сохнет, а ты ноль внимания, и не стыдно?

— Откуда вы знаете?

— Я знаю, мне все известно.

— Смотрите-ка! — улыбнулся Ивин. — Может, и женить меня собираетесь?

— Иди, иди. Надо будет — и женю!

На крыльце Олег Павлович остановился, соображая, где лучше перехватить бензовоз. Пойти на нефтесклад — можно разминуться. Ждать здесь? А вдруг поедет в объезд, окраиной? Шоферы — народ тертый. Лишний раз на глаза начальству попадаться не будут. Ехать мимо конторы, значит, ехать мимо начальства. Лучше выйти за околицу, к мосту через речушку. Мост один, другой дороги здесь нет.

Солнце успело набрать высоту. Тени домов укоротились, освещенная сторона выглядела не так рельефно, как час назад. Над рощей горланили грачи — ссорились, что ли?

Олег Павлович сбежал со ступенек, направился к околице и вдруг заметил бухгалтера Малева, который торопился в контору. И от того, что торопился, сильнее обычного приволакивал левую ногу — у него ранение в коленную чашечку. Малев, пожалуй, единственный в совхозе носил шляпу и мышиного цвета макинтош. Ивину не нравился: вредный и ехидный такой мужик. Разговаривать с ним всегда тяжело. То он вперит в тебя маленькие глазки-буравчики и смотрит-смотрит неподвижно, будто играет в гляделки. То вдруг отведет их в сторону или уставится вниз и не поднимает взгляда до конца разговора. Как-то даже оторопь берет. К тому же водилась за ним еще одна привычка — огорашивать собеседника плохими новостями. Наверно, и сейчас припас что-нибудь. Свернуть бы в сторону, да неудобно. Малев еще издалека расплылся в улыбке, не доходя несколько метров, приподнял шляпу, здороваясь:

— Олегу Павловичу — мое почтение!

Когда за пазухой таил скверную новость, становился особенно приторным.