самоуправления. Проведя в таких условиях два дня и переночевав две ночи в брошенном прямо на сырую землю спальнике, я на третий день пути разболелся, начал хрипеть, чихать и кашлять, у меня поднялась температура, а самое главное — начала заклинивать спина в пояснице, так что весь этот третий день меня растирали водкой, хлестали крапивой, а затем посадили в поезд, выдали на дорогу весьма приличную сумму денежной компенсации «за временную потерю здоровья» и отправили назад в Москву.

Правда, за те два дня, что я провел с Галкиным в этом странном походе, он успел проникнуться ко мне самым что ни на есть искренним расположением, вызванным моим выступлением в одном из самых первых встреченных нами городишек. Я прочитал тогда перед собравшейся на городской площади жидкой толпой одно из своих давних стихотворений, написанных по мотивам древнерусских духовных стихов. Отталкиваясь от фольклорного сказания, оно сохраняло довольно простенькую поэтическую форму, но посвящалось покушению на государя императора Александра II и, по-видимому, благодаря этому, сразу же запало в душу руководителю нашей акции. Впрочем, оказавшиеся в тот день на площади слушатели тоже аплодировали на его исполнение, и Николай просил читать его и на всех следующих остановках. После двух выступлений я уже читал его без бумажки. Да оно и было-то небольшим — всего-то двадцать восемь коротких строчек:

Расставаясь тогда на небольшом провинциальном вокзальчике, Николай Александрович вручил мне свою визитку и чуть ли не государевым тоном приказал звонить, если к тому вдруг появится какая-нибудь житейская нужда.

И вот, отыскав теперь эту самую визитку, я набрал номер его московского телефона, и через полминуты услышал в трубке все тот же заикающийся от торопливости голос.

— А-а, да-да, помню! Как же не помнить, старик, такие вещи не забываются! Да. Ты как сейчас? Всё в порядке? Что? Ушел из газеты? Напрасно, старик, напрасно. Газета — это орудие борьбы... Что? Хочешь издавать свой собственный журнал? Вот это было бы здорово! Это то, что надо. Давай, приезжай завтра, потолкуем. Чем-нибудь, конечно, помогу, это уж как водится! Мы же с тобой друзья, старик, как же иначе?..

Он объяснил мне, как его разыскать и, условившись о времени встречи, я положил трубку. Давно, ещё до моего переезда в Москву, у меня родилась и так никуда за эти годы и не исчезла голубая мечта — создать свой журнал. Причем, это должен был быть не просто литературный журнал, но в буквальном смысле слова законодатель литературной моды — такой, который бы перечеркивал присуждение всех «Триумфов» и «Букеров» и опубликование в котором приносило бы автору гарантированные тиражи и славу. Это должен был быть такой журнал, отрицательная рецензия в котором разоряла бы издательства, издавшие книгу, вызвавшую эту рецензию, тогда как один небольшой положительный отклик на произведение неизвестного автора обеспечивал бы ему издательские договоры и широкую известность. И завтра я шел к Галкину, чтобы попросить у него денег на «раскрутку» своего издания уж если их ему куда и швырять, то лучше, думаю, дать на мой журнал, чем ударять бессмысленными автопробегами по бездорожью и разгильдяйству...

Найдя описанный им по телефону шестиэтажный дом неподалеку от метро «Краснопресненская», я вошел в указанный подъезд и поднялся на второй этаж. Уже протянув руку к звонку, я вдруг увидел, что дверь в квартиру Галкина не заперта и с опаской потянул её на себя. Отвратительно скрипнув, она отворилась, и я оказался перед входом в квартиру.

— Николай Александрович! — делая осторожный шаг через порог, громко позвал я. — Ты дома?

— Входи, входи, дверь открыта! — послышался из глубины квартиры знакомый голос Галкина, и я уже без опаски вошел в прихожую.

Прямо передо мной было установлено большое зеркало в металлической оправе, рядом — широкая вешалка для одежды и небольшая, покрытая черной кожей, скамеечка под ней. Пол был устлан дорогими ковровыми дорожками и, присев на краешек этой скамейки, я снял свои запыленные туфли и пошел туда, откуда перед этим слышал голос Галкина.

Миновав длинный коридор, я вошел в соседнюю комнату и на мгновение оторопел. Прямо посреди неё в форме буквы «Т» помещался огромный канцелярский стол, и во главе этого стола восседал, проводя какое-то совещание, сам Николай Александрович, а перед ним с напряженным вниманием сидели человек шесть похожих одновременно и на Чубайса, и на Немцова джентльменов. Это была не жилая квартира, как я думал, идя сюда на встречу, а некий домашний офис, в котором шла работа, и при моем появлении все сидевшие за столом повернули головы и принялись разглядывать вошедшего.

Чувствуя страшную неловкость, я как дурак стоял перед ними, не зная, куда деть свои разутые до носков ноги.

— Познакомьтесь, — представил меня присутствующим Галкин. Замечательный поэт, журналист. Мы с ним участвовали вместе в автопробеге, публика встречала его на «ура». Прочитай своё стихотворение о покушении на царя Александра, — предложил он.

— Сейчас? — смутился я, поджимая пальцы в носках и думая только о том, как поскорее отсюда убраться. — Нет-нет, я не готов. И вообще я на минутку, посмотреть, как ты тут... устроился. Так что не буду вам мешать.

— Но ты хотел поговорить о журнале? — и, повернувшись к своим коллегам, пояснил: — Он оставил газету «Всенародная кафедра» и хочет создавать свой журнал. Литературный.

— Гиблое дело, — тут же констатировал один из его собеседников,