социологический подход или исследование тайных союзов как выражения определённой социальной психологии»^{19}. Помимо представленной точки зрения, которую весьма условно следует определить как социально-гуманитарный подход, можно говорить и о наличии радикального подхода к пониманию методологических основ «теории заговора», актуализирующего методологические приёмы естественных наук. «Трудно понять, как могут заниматься историей заговоров учёные, не знающие, как проходит сигнал по сложной радиотехнической схеме, или как работает система управления сборочным конвейером, или какие трудности встречаются при распределении финансов в крупных фирмах, или государствах»^{20}— утверждает другой современный российский исследователь.

Изучение феномена «теории заговора» заставляет обратиться к ряду проблем, которые, на первый взгляд, имеют весьма отдалённое отношение к предмету исследования. Объяснение кроется не в эклектичности авторского подхода, но в том, что раскрытие сущностных характеристик «теории заговора» невозможно без привлечения материала самого широкого спектра: от общетеоретических работ по философии, истории, социологии, политологии до источников «ненаучного» характера (публицистические работы, художественные тексты, мемуары, дневники). Постижение и адекватная интерпретация ментальной сферы, в рамках которой и бытийствует «конспирологическое сознание», невозможны при помощи лишь общетеоретических положений, которые, с одной стороны, объективизируют эмпирическую сторону социокультурной динамики, что даёт нам возможность перевести её понимание на рациональный понятийный уровень, но с другой стороны — существенно обедняют анализируемую картину. «Пора отказаться от противопоставления микро- и макроанализа, которое лишь упрощает дело, и подвергнуть более глубокому рассмотрению более важный вопрос — о приемлемых формах соответствия между постановкой вопросов, методами изучения и уровнем наблюдения исторических явлений»^{21}— с этим утверждением авторов «Анналов» мы не можем не согласиться.

Естественно, что в данном контексте также следует указать на междисциплинарный характер представляемого исследования. Но междисциплинарность в нашем понимании не есть тривиальное перенесение фактов из одной научной области в другую, как вариант количественного расширения информационного поля, не влияющий на проективную установку исследования. Мы говорим о том, что Р. Рор-ти назвал «imaginative redescripitions» — повторные описания уже описанных фактов, «порождающие новую сложность описания, поскольку изменяют те заранее заданные углы зрения, под которыми мы обычно эти факты видим»^{22}. Также заметим, что междисциплинарность не предполагает абсолютную универсализацию социально-гуманитарного знания до той степени, когда все представленные в нём науки, потеряв свою специфику, составят гомологическое образование.

Кроме этого, оговаривая присутствие в работе указанного выше корпуса источников, отметим, что «теория заговора» не является статичным понятием с жёстко прописанными свойствами. Следует указать хотя бы на тот очевидный факт, что на различных исторических отрезках конспирологическим мышлением активизируются принципиально несхожие схемы. Разница между биологической интерпретацией «теории заговора» (война рас) и УФО-теориями является не только содержательной, но ментально-исторической, хотя сами обозначенные явления, несомненно, генетически близки. Поэтому важным и необходимым представляется обоснованная реконструкция того социокультурного контекста, который и определяет, в значительной степени, содержательные моменты «теории заговора». В этой связи нам представляется актуальным мнение П. Рикёра о специфике философского исследования на историческом материале: «Вместо того чтобы искать масштаб и систему, философ, занимающийся историей, ищет интимное и своеобразное; история, вместо того чтобы следовать путём поступательного развития, будет завязываться в узлы, образуя личности и произведения»^{23}.

Как отмечает современный французский исследователь Р. Шартье: «В каждой конкретной эпохе перекрещивание различных опорных линий (лингвистической, концептуальной, эмоциональной) определяет некоторые “способы мышления”, которые формируют особые интеллектуальные конфигурации (например, границы между возможным и невозможным или между естественным и сверхъестественным)»^{24}. Поэтому одной из задач, стоящей перед данным исследованием, является конструирование «исторического портрета» «теории заговора» в контексте определённых социокультурных эпох. Но в то же время следует помнить об опасности «мифологии доктрины» (термин К. Скиннера) — невольном, практически автоматическом «сглаживании» существеннейших контекстуальных противоречий, не укладывающихся в прокрустово ложе теоретического посыла. В своё время эту проблему актуализировал Г.-Г. Гадамер в известнейшей работе «Истина и метод», говоря о наличии в познании структуры предпонимания: «Речь идёт о том, чтобы помнить о собственной предвзятости, дабы текст проявился во всей его инаковости и тем самым получил возможность противопоставить свою фактическую истину нашим собственным предмнениям»^{25}.

Следует также учитывать, что в «теорию заговора» зачастую включаются взаимоисключающие концепции — и уже существующие, и впервые созданные авторским сознанием. Касаясь последних, заметим, что конспирологические авторы создают свои оригинальные версии «теории заговора» — во многом исходя из субъективных предпосылок: из собственной интерпретации того или иного текста, интерпретации мнения того или иного предшественника, с которым автор соглашается или, что чаще, не соглашается. Указанная особенность одновременно упрощает и усложняет исследование конспирологической проблематики. С одной стороны, мы можем выделить единое концептуальное пространство «теории заговора», преодолев тем самым ярко выраженный содержательный полифонизм конспирологических построений. С другой стороны, сам этот полифонизм требует отдельного исследования. Нельзя не учитывать в трансформации конспирологических схем и объективного фактора: уже указанное нами историческое изменение самой конспирологической парадигмы. И в этом случае мы не вправе игнорировать эмпирическую составляющую «теории заговора».

На сегодняшний день конспирологические построения, как мы уже говорили выше, преодолевают рамки маргинальности, и это приводит к парадоксальным результатам. Оказывается, что существует прямая связь между широко