проповедник? Видимо, он тоже был греком – иначе, как греки могли ему поверить? Безусловно, важно, что он говорил по-гречески – значит – грек. Иначе и быть не может. Ладно. Самое неприличное в этой истории, что черт, как был, так и остался чертом без уточнения национальности. И вот он уж точно не грек. Словом, я собрал всех чертей - не хватало мне еще одного маленького чертика для полного счастья – сейчас он как раз запарковал авто между столиков кафе и входит на террасу.

- Кофе? – я постарался быть вежливым.

- Нет. Виски, лед, немного содовой, лимон не выжимать. - Его распирало от возможности делать все, что он хочет и говорить, понимая, что сегодня его слова останутся без последствий. Он подумал, что я официант? На моем лице одета дурацкая улыбочка? Может быть, волосы блестят от мокрого геля? Может быть, взгляд усталый уже с утра, чуть надменный и вопросительно-насмешливый (оттого, что только официант знает, какая дрянь находится за красивыми названиями блюд)?

- Всенепременнейше, обязательно, все наилучшим образом и сразу, и только для Вас… Пороху в это пойло не добавлять? – Я опять постарался быть тактичным.

- А чего ты такой нервный? – Он (отдаю ему должное, хотя зря) не терял лица.

- Жду, когда ты насладишься своей минутой славы. – Я жестом подозвал официанта (а все-таки руки у него дрожат, и официант это заметил) и сказал слово, которое на греческом, скорее всего, означало то же самое, что и на английском: «Виски». Официант ждал точного указания – я указал на бутылку неизвестного мне греческого коричневого напитка, напоминавшего издалека шотландский виски, и вытянул у него перед носом один палец – ровно настолько он должен налить. После этого мой палец развернулся на сто восемьдесят градусов и указал на моего гостя. Официант усмехнулся, но, кажется, понял, что я не собираюсь угощать придурка, а, напротив, с радостью его отравлю.

- Где Книга? – Мой вопрос был чисто риторическим – ответ на него я и не ждал.

- Там. – Придурок махнул рукой в сторону моря, прищурился, взял салфетку и поднял на меня глаза.

- У тебя нет ручки. Ладно, вот возьми. – Я вынул из кармана официанта, который протирал в это время наш столик, слегка покусанную шариковую ручку с выпадающим стержнем, и протянул ему.

У меня даже сомнения нет в том, что я ангел. Я очень терпеливый, я золото, я еще секунд тридцать смогу его видеть, ничего не делая руками и ногами. Я смогу, смогу, смогу, я.… Тридцать секунд – это не очень много, но достаточно, чтобы выстрелить восемь раз по сидящей напротив меня противной гелевой, как ручка официанта, голове.

Он внимательно посмотрел на стакан, который принес официант и, кажется, все понял. Дело не в стакане – стаканы в кафе с утра всегда грязные и липкие со вчерашнего дня. Это нормально. Дело не в напитке – он такого же цвета, как и виски, пока его не попробуешь. И дело не в количестве – дело в сломанной ручке. Она прыгала по салфетке красного цвета и вместо уверенной суммы написала дурацкие каракули с тремя нулями. Получилось неуверенно, некрасиво и совсем не так, как он того хотел. Да и цифра, которую еще надо суметь прочитать, давала мне повод слегка похулиганить.

- Это надо делать не так. - Я взял салфетку, смял и положил в пепельницу. – Давай попробуем еще раз. – Его передернуло: второй раз вообще писать глупо, тем более, если хочешь выглядеть решительным и очень сильным.

- Двести. - Он все-таки смог это сказать. Прозвучало дурно и вяло. Он еще и не выпил, но что-то мне говорило, что он уже и не хочет – ветром, что ли из стакана запах донесло до его длинного носа. Мне давно уже стало дурно от его предполагаемой реакции на напиток. И я все-таки отодвинулся подальше на всякий случай. Единственное, что добавляло сходство напитка с виски – то, что в стакане был лед. Но это все. Я боюсь спонтанной реакции организма на холодную жидкость желтого цвета. Гадость.

- Двести – это очень плохая цифра. Ты же не хочешь меня обидеть? – Я опять постарался быть вежливым, но два раза за одно утро – это уж слишком.

- Двести – это как раз. Но, если ты настаиваешь…

- Я не настаиваю никогда. Я только прошу тебя подумать – сколько еще времени ты смог бы продержаться? Разве не все условия соблюдены? Разве ты не хочешь вернуться домой? Разве у тебя еще есть дела здесь и разве ты не боишься того, что тебя ожидает? Разве ты готов принять на себя всю ответственность за то, что произойдет? И последний вопрос: разве ты готов умереть в этом чужом для тебя мире? У тебя есть еще шанс. Воспользуйся им и дай мне один ответ на все мои вопросы. Желательно, чтобы он был отрицательным на все, кроме двух. Резюмирую: ты не хочешь отдать мне книгу просто так, без условий? Но, конечно, за деньги. За привычную тебе сумму? Нельзя менять правила игры: тридцать сребреников как раз. На этот вопрос ответ не может быть отрицательным – подумай, прежде чем отвечать. (Кажется, я был очень убедительным). И потом, скажи мне: что ты собираешься делать с деньгами? В местных банках старинное серебро на бумажки не меняют.

- Я не могу отдать тебе книгу просто так. Так не может быть. – Он уже не был так в себе уверен. – И потом, где гарантии? Да! И кто тебе сказал, что она у меня? И еще, Книга пока не полная. Только несколько страниц.

- Тогда я вообще не вижу смысла в нашей встрече. Ты нехороший человек. Хотя, ты вообще-то не человек – так, какое-то «зеркало». Ну-ну, не напрягайся. Я же совсем тихо сказал. – Я усмехнулся, увидев его испуг, моментально перешедший в обиду. Лицо его как-то перекосило.

- Неужели ты и вправду хочешь навсегда уйти от них? – Я был готов к такому повороту событий, но надеялся, что он не ответит вот так, сразу. Слишком уж это было бы легко и просто. Но его понесло.

- Я могу намного больше, чем они предполагают. Они думают, что я только солдат и собой ничего не представляю! А я могу больше! Я могу стать….- Его голос вдруг сорвался на шепот и он затих и опустил голову. Я не верил своим ушам: вот так просто? Или опять ловушка? Пусть лучше уходит. Пусть все остается, как есть. Пусть еще пройдет время – никуда он не денется. Он готов к предательству – пусть это будет его решение. Как тогда.

- Все. Уходи. – Я положил несколько монет на стол. – Уходи, если ничего больше не хочешь мне сказать. – Это я сказал чуть тише, уже встав и наклонившись к нему. Он вздрогнул, потому что не видел, когда я вставал.

- Ничего… не хочу… потом. Мне надо время. – Кажется, опять его начинала мучить головная боль.

-