в Ленинграде живет, на пенсию уж скоро, говорит, - внуки большие. Целый день с ним просидела.

Все ему брови гладила. Они у него видали какие - разлетистые. Гладит, гладит, говорит ему чего-то, в лице-то у самой - ну, скажи, ни кровиночки. А он только разочек - застонал, что ли, ровно ему больно стало. И опять все эдак же - смотрит напрямки и не видит ничего. Смеется и все лопочет, лопочет - как маленький. Утром прилетела, а сразу после обеда такси заказала. Опять же на самолет. "Анна Тимофеевна, - говорит, - родная моя, простите, не могу! Если что понадобится, куда определить потребуется пожалуйста, все сделаю!.." А что тут сделаешь, - кто сказал бы?..

Сухие, огромные, какие-то стылые, предзимние - как низкое небо перед первым трудным снегом - глаза старушки смотрели так прямо, требовательно, в невыразимой муке своей, что я поспешно отвернулся.

- Господи, прости ты грех мне великий, - кротко вознесла она жалобу, рыхлое, раскроенное морщинами лицо ее порозовело. - Может, легче ему было, если б лег он, как другие, - под памятником?.. Об одном молю: чтоб продлились дни мои. Помру - кому он без меня нужен будет.

Я хотел возразить, запротестовать, потому что все это было не так, неправда, несправедливо, наконец; и смолчал, словно подавившись, растерянный перед ее особой правдой. Да, что бы с ней ни случилось, танкист-фронтовик, инвалид Великой Отечественной никогда не останется без внимания, никогда не кончит тем, чем в его положении могли бы кончить и кончают в другом мире, на трех четвертях земного шара! Да, понадобится, к нему примчится фронтовой друг Степан, прилетит профессор из Ленинграда. Да, его могут поместить в любую клинику, в самую лучшую клинику, в любой специальный пансионат, самый лучший пансионат, где он будет жить, не зная никаких забот, и при всем при этом кому он будет нужен так, как ей матери!..

Словно поблагодарив за что-то, может быть, именно за то, что смолчал, не сказал ничего из того, что она уже слышала и еще много раз услышит, старушка поклонилась, тем и отпуская меня. И сама сказала слова, которые я, будь моя воля, выбил бы на памятнике Матери Скорбящей:

- Кому война давно кончилась, а для нас с сынком она все воюет. Все убивает!

В дверях меня настиг ребячий чистый и бесстрастный голос:

Броня крепка, и танки наши быстры...

1975