она до сих пор лечится где-то, запертая в отдельной палате, и бредит кровью. Полиции ни тогда, ни сейчас, так и не удалось задержать убийц. Да она и не знала, кто они, эти убийцы.

Предположения, конечно, имелись, причем в достаточном количестве. Все зависело только от рассказчика. У одного — убийцы были наняты каким-то парнем из их же компании, завидовавшим этим ребятам и взбешенным именно до такого состояния, когда можно и убить. У другого — убийцами являлись сумасшедшие, сбежавшие из психиатрической лечебницы; либо людьми из культа сатаны; либо пребывающим на свободе идиотом, всеми покинутым и живущим в лесу. Либо, наконец, если послушать старика Ральфа, — мстительными привидениями, хищными демонами или маленькими зелеными человечками, инопланетянами. Суть возникавших у него гипотез пребывала всегда в прямой зависимости от того, какое количество спиртного находилось в его утробе, а также какое количество выпивки было еще нетронутым. Но старого Ральфа давно уже никто не слушал.

Старик Ральф был городским дурачком. Ни один, даже самый крошечный городок, не мог обойтись без такого. Конечно, похожие на него люди были и в крупных городах, даже большая часть бездомных именно там и обретались, но там они просто слонялись по городу, бурча себе что-то под нос, и единственной их ношей являлись хозяйственные сумки со всем их скарбом, а ложем им служили скамейки в парках или мягкая земля в сточной канаве. Остальное население крупных городов их просто игнорировало, стараясь просто не замечать, считая бездомных крайне неприятными людьми, так что они все время ощущали недостаток человеческого тепла. В городках типа Кристал-Лейка внимание на них обращали, хотя, быть может, никто и не принимал всерьез, не слушал их болтовню, но и этого, оказывается, хватает для простейшего общения. И старый Ральф был здесь намного счастливее, чем находись он в любом более крупном городе. У него не было других друзей, кроме тех, кого он придумывал себе сам, да и долготерпеливой жены; но все равно, раз люди обращали на него внимание, значит, он существовал.

Каждый раз, когда он порядочно «набирался», ему чудился Зов. Тогда он вскарабкивался на свой «специальный газетчик Сквина» с большими шинами и пружинами под сидением, на передней раме которого был намотан железный лист, создававший видимость резервуара для газа — такого велосипеда вы нигде теперь не встретите. Взобравшись на этого «монстра», он разъезжал ничуть не хуже Поля Ревира^[4], выкрикивая при этом что-то из Евангелия, как бы выполняя повеления Божии — ну, прямо современный Джонатан Эдуардз^[5], проповедующий грешников и предостерегающий таковых о Гневе Божием. Никто его, конечно, не слушал, а если прислушивался, то немедленно звал на помощь шерифа или офицера полиции Дорфа, чтобы представители власти отправили несостоявшегося проповедника куда-нибудь проспаться.

Между офицером Дорфом и Ральфом существовали довольно-таки странные отношения. Старик Ральф чувствовал, что он не одинок, а Дорфу задержание безумца давало возможность представить себя настоящим полицейским. Нельзя ведь ощущать себя представителем закона, если ты не арестовываешь кого-нибудь, а Дорфу это чувство было просто необходимо.

Он не мог обойтись без своего «Харлей-Дэвидсона», оснащенного сиреной и мигалками; он не представлял себя без сверкающих ботинок и шлема с нарисованной на нем эмблемой департамента, полиции штата. Он не смог бы прожить и дня без кобуры ручной работы, в которой находился самый внушительный, какой только можно себе представить, аргумент любого полицейского. Дорф был полицейским снизу доверху: от кобуры, сотворенной плетельщиком корзин Бьянки, до наручников из хромированной стали; от скороразрядного револьвера до специальных проблесковых огней Кела и защелкивающейся кожаной сумки, которую он использовал в сугубо практических целях — носил там несколько подушечек жвачки и немного мяты. Несмотря на то, что в полиции Кристал-Лейка служило всего четверо офицеров, и не было абсолютно никакой необходимости называть друг друга номерами вместо нескольких фраз на нормальном человеческом языке, Дорфу нравилось, использовать для связи десятикодовый радиотелефон, когда он разговаривал от своей машины, — ну, прямо как полицейский из какого-нибудь супербоевика.

У Дорфа была мечта: уехать куда-либо из этой дыры и продолжить службу в Лос-Анджелесе, например, или Нью-Йорке. Здесь, в Кристал-Лейке, он все больше ощущал заманчивость такой карьеры, но договор, подписанный в свое время с местными властями, заставлял подождать, правда, теперь уже совсем недолго.

Энни Филлипс, совсем наоборот, чувствовала себя неуютно именно в крупных городах. Она предпочитала воспользоваться любым удобным случаем, чтобы хотя бы на время сбежать оттуда, но, в основном, такая возможность представлялась только во время летних каникул. Тогда она нанималась работать кухаркой в детских лагерях. И это приносило несколько больший доход, нежели работа просто помощником по хозяйству — хорошая кухня ведь всегда в почете. Атак как готовила она весьма недурно, то летом у нее была прекрасная возможность вырваться из городской духоты и полной грудью вдохнуть в легкие свежий воздух. Она жила именно ради этих нескольких недель счастья.

У нее тоже была мечта: навсегда уехать из своего города и поселиться где-нибудь на периферии или в лесном домике, заниматься там каким-нибудь ремеслом или наняться работать поварихой в местный отель.

Наверное, у них с Дорфом вышла бы неплохая беседа о преимуществах и недостатках их желаний. Но у Дорфа никогда не появлялось и мысли пригласить Энни в Кристал-Лейк. А она уже пришла туда. Офицер в это время затаился в засаде на шоссе, пытаясь поймать хотя бы одного нарушителя правил движения, и единственным живым существом, которое повстречалось Энни, когда она входила в Кристал-Лейк, была вислоухая собака Эда Брайанта, сторожившая насосы своего хозяина, но не залаявшая на приближавшуюся девушку.

Энни шла пешком, так что у Уинзлоу (так звали собаку) было время обдумать свое поведение. И он, хорошенько взвесив все за и против, решил, что лучше дать Эду поспать, чем рисковать своей головой, в которую хозяин, в расплату за ложную тревогу, потревожившую его сон, наверняка швырнет скомканной газетой. Уинзлоу уселся между насосами, вытащил наружу язык и для подтверждения своего решения о сохранении молчания замотал хвостом. Это сработало. Энни скинула с себя рюкзак и, встав перед собакой на колени, погладила Уинзлоу по голове.

— Ну, привет, девчонка, — рассмеявшись произнесла Энни. — О, прости меня! Привет,парень.