отписать на себя, то бишь в великокняжескую казну; Имение, между прочим, было весьма немалое, учитывая, что речь шла о людях знатных и очень богатых, а длинный спи­сок из трехсот фамилий возглавляли известная защитница прав и вольностей новгородских боя­рыня Марфа Борецкая, внук ее Василий Федоров, староста купеческий Марк Панфильев, да еще пять самых состоятельных в городе лиц.

Как обычно, в таких важных случаях волю госу­даря стал немедля приводить в исполнение Иван Юрьевич Патрикеев, князь, боярин, большой на­местник, наивысший воевода московский и, к сло­ву сказать, двоюродный брат великого князя Ива­на Васильевича.

Князь Иван Юрьевич прибыл в Новгород пят­надцатого января и, круто взявшись за дело, ров­но за месяц успел привести его к покорности: сторонников Москвы умеренно пожаловал, про­тивников жестоко казнил, порядок в городе навел, грабежи и злодейства пресек, причем без особых потерь в московской рати, да и то сказать— не от стычек с новгородцами, а от мора и лютых моро­зов больше погибло, в чем, конечно, виноваты бездарные полковые воеводы, хотя сто раз им го-ворено было: «Оденьте новичков! Они ведь свеже­го набора с южных степей и донских засек — привыкли к теплу», — так нет же! — пару сот раз­детых молокососов зря положили, болваны, недо­умки, головы бы всем порубить!..

К вечеру в пятницу донесли, что дело вроде бы слажено, воля великого князя в главном исполнена, хотя и возникли небольшие трудности, кото­рые, впрочем, почти преодолены, ну, короче гово­ря, так все поименованные в списке враги схваче­ны, имущество их описано, великокняжеским казначеям передано, а вот что касается купеческо­го старосты Марка Панфильева, то тут…

Иван. Юрьевич сильно осерчал, велел немедля подавать шубу да сани и поехал сам поглядеть, что там творится, ругая последними словами бол­вана сотника с какой-то деревянной фамилией, которому еще утром было поручено взять Пан­фильева и который теперь через гонца просил ни много ни мало, а всего лишь пушку, чтобы, дес­кать, разом с гнездом вражьим покончить, а то, мол, сопротивление оказывают жестокое и уже дюжина наших полегла… Нет, ну надо же до тако­го додуматься?! — в городе из пушки по купече­скому дому палить, чтоб потом новгородцы века­ми байки рассказывали о том, как московиты це­лым войском один двор взять не могли! Да и не подумал, дурак, — а ну, грешным делом, сгорит домишко— кто тогда за добро старосты перед ве- ликим князем ответ держать будет — ведь нынче это уже наше, московское, казенное имение!

Тем временем сотник московского сторожево­го полка Иван Дубина потерял уже пятнадцать че­ловек убитыми, в том числе двух десятских, луч­ших из пяти оставшихся. Сотня и так уже давно не сотня, еще когда в поход двинулись, всего не­полных восемь десятков было, да тут после Рожде­ства Христова моровое поветрие дюжины две ра­зом скосило — у других меньше, в иных сотнях вообще потерь нет, а у него вон как вышло. Да и что дивиться — одни новички с южных степей, к зимним походам непривычные — а ведь насильно ему всучили весь этот сброд — никак, нарочно подвели под монастырь, небось избавиться хотят, кому-то, видать, не угодил… Теперь вот еще пятна­дцать рядком под забором лежат, вытянулись, за­коченели, снежком припорошенные, да раненых полторы дюжины — кому воевать-то? А дом все не взят… Правда, людей панфильевских тоже десятка два побитых во дворе валяются, кой-какие еще шевелятся, стонут, кровь дымится на морозе — ничего, помрут скоро не от ран, так от стужи — помочь-то им некому — уцелевшие в дом отступи­ли, а выйти не могут — ворота порушены и наши через пролом стрелы мечут, благо близко, без промаха. Плохо, однако, что сами шагу во двор ступить не могут, ибо и те недурно пристрелялись, кроме луков у них еще пищали из окон да бойниц па­лят — и как тут сладишь?! Не сдается староста ока­янный, видно, насмерть стоять решил… Не-ет, — пушку сюда надо, только пушку!.. А тут еще ране­ный во Дворе воет жутко — да пристрелите же его кто-нибудь, чтоб сам не мучился и других не из­водил! Матерь Божья, Пресвятая Богородица, по­моги нам взять этот проклятый дом!..

Дока сотник Дубина отчаянно метался от про­лома в воротах к укрытию за опрокинутыми саня­ми, хрипло матерясь, простужено кашляя и по­стоянно вытирая рукавом красный отморожен­ный нос, — а из него непрерывно текло, отчего усы превратились в твердый ледяной нарост, — десятский левого края Василий Медведев спокой­но сидел на снегу чуть поодаль, прислонившись к могучей сосне, и размышлял, не обращая внима­ния на неприятельские, стрелы со двора, которые время от времени с глухим стуком впивались в промерзший ствол дерева за его спиной.

А поразмыслить было над чем.

Уже давно, еще после второй неудачной попыт­ки взятия приступом панфильевекого двора, Мед­ведей понял: здесь что-то не так.

Воины купеческого старосты вовсе не походи­ли на захмелевших от меда и крови удальцов, уп­рямо решивших стоять до конца и биться на­смерть. Не было в них ни бешеной, отчаянной ярости загнанных в тупик смертников, которые ни о чем не думают, ни жуткой холодной отваги безумцев, которые в душе уже простились с этим миром и теперь думают лишь о том, как бы ута- щить за собой на тот свет побольше врагов.

Ничего подобного не было.

Люди во дворе защищались хладнокровно, уве­ренно и толково. Но ведь они прекрасно понима­ли, что добровольная сдача — это жизнь. Пусть в ссылке, в бедности, в унижении, но — жизнь. А жизнь — это всегда надежда: вдруг завтра все изменится, все перевернется, ибо давно извест­но — Колесо Судьбы катится, вертится, гордых унижает, смиренных возносит — сегодня раб, зав­тра господин… А вот сопротивление с оружием в руках неминуемо вело к гибели в бою либо к жес­токой казни оставшихся в живых — всех до еди­ного, и притом вместе с родней, с женами да деть­ми — на что же они рассчитывают? Помощи ждать неоткуда. Из дома носа не высунешь — убь­ют на первом шагу; прочную высокую изгородь-частокол окружили плотной цепью московиты: взятие двора лишь вопрос времени — вот подой­дет сейчас свежая сотня, и все — ни за что не ус­тоять!.. Но они не суетятся, не делают вылазок, не пытаются прорваться сквозь кольцо окружения — они засели в доме, упорно защищаются и ждут.

Кого?

Или, быть может, чего?

И вдруг Медведев вспомнил — он уже видел та­кое однажды…

Да-да, это случилось во время осады захвачен­ной татарами маленькой степной крепостишки, да и не крепостишки даже, а просто стоял эдакий крепкий домишко, тоже хорошим частоколом об­несен был — вот так же с рассвета осаждали, до самой ночи мучились, устали, решили — с утра уж точно со свежими силами возьмем, плотным кольцом окружили — мышь не