кондиционеров, любой желающий имел возможность повесить свою одежду на круглую вешалку при входе, и многие это действительно делали, лишь переложив в другие карманы мобильники да хрустящие зеленые американские доллары, за хранение и распространение которых вдруг в одночасье перестали сажать на нары. Путч девяносто третьего минул, дефолт девяносто восьмого... Кафе "Кафе" снова сменило владельца, и я, конечно, дико извиняюсь, но он тоже по случайному совпадению оказался московским горцем. Но не в этом дело. Дело в том, что, конечно же, ВСЕ изменилось, не то что какой-то там владелец или интерьер. Где те гнусные пельмени, портвейн "Кавказ" и его пленники, где "пред Родиной в вечном долгу", где идеалы, где художественная литература, где молодость, наконец? И как жить, если все окончательно смешалось в доме Облонских, Обломовых, Ульяновых и Штольцев? И что это значит, если Павка Корчагин вылез в "промышленники", а пулеметчик Иван Жаркий его "крышует"?

Именно об этом рассуждали, сидя промозглым февральским вечерком в уютном заведении два моих новых персонажа - старик Гдов, который на вопрос "а ты кто такой" именовал себя, как я, Петроний или Ленин, ЛИТЕРАТОРОМ, а также старик Хабаров, безработный, двумя годами старше Гдова, но выглядевший чуть моложе благодаря отсутствию глубокой лысины до темени и наличию густой пегой бороды, покрывающей нижнюю часть его опрятного лица.

Старики в общем-то были довольны новыми порядками и против сложившихся властей не бунтовали. Литератор приехал на дружескую встречу в красной "Жигули-шестерка" с пробегом 84 тыс. километров, а безработный - на машине "Опель-Аскона", ровеснице перестройки, 1985 года выпуска, точная цифра пробега неизвестна. Они сидели за чистым и уж, разумеется, крепким дубовым столом, украшенным цветком гортензия в керамическом горшочке, кушали по разумным ценам из аналогичных горшочков что-то такое горячее, острое, кавказское. Вина-водки-пива не пили, ограничившись, как законопослушные автомобилисты, ценной минеральной водой "Боржоми", вроде бы настоящей, а не поддельной, дороговатой, в стеклянных полулитровых емкостях с выпуклым оленем.

Ненавязчиво звучала откуда-то из стен современная похабная музычка, по телевизору, что был укреплен на кронштейне близ стойки бара, говорили и показывали последние известия - что-то очевидное невероятное об олигархах А., Б., В., Г., Д., премьер-министре Е., заворовавшихся чиновниках Ж., З., И., К., Л., М., Н., оборзевших криминальных элементах О., П., Р., С., Т., чеченской, афганской и ближневосточных баталиях, валюте "евро", поголовье мясного скота, политиках У., Ф., Х., Ц., Ч., Ш., Щ., проблемах Ь. и Ъ., выборах Э., Ю., Я. Надо всем превалировала тема Президента и очередного наступления на горло собственной свободы слова, когда одни головы утверждали, что это "всерьез и надолго", другие, что пронесет, "заграница нам поможет", гарант конституции и сам за свободу, за "заграницу в смысле сообщества цивилизованных народов", не те, дескать, времена на изломе веков и тысячелетий, подрастает новое поколение, не знавшее кнута и пряника, и уж оно-то всем покажет...

Приятелям было комфортно друг с другом, весело, хотя и немного страшновато.

Дело в том, что из вольных посетителей они здесь вдруг оказались практически одни, если не считать изрядную группу молодых людей, ввалившихся в кафе сразу же после того, как скучающая полногрудая официантка, пахнущая французскими духами и рекламируемым средством против пота, уже приняла у Гдова и Хабарова их скромный заказ, отчего и не могла уже отказать им в дальнейшем обслуживании, хотя вполне бы могла это сделать, невзирая на правила обслуживания посетителей и традиционное кавказское гостеприимство.

Ибо нагрянувшие гости в кожаных куртках и спортивных штанах с лампасами, молодые бойцы с бычьими шеями и короткими тифозными стрижками, скорей всего, принадлежали, на взгляд опытного обывателя преображенной страны, к разряду небогатых бандитов, обслуживающих чужие интересы, что и подтвердится в дальнейшем по завершении этого рассказа.

Бандиты сдвинули все оставшиеся пустые столики в виде буквы "П" с коротенькими перекладинками и тут же принялись вершить какое-то свое неясное ритуальное действо. Они сидели все в черном и не смеялись, и никаких дам с ними не было совершенно ни одной. Они умеренно прихлебывали водку и шампанское, почти не притрагиваясь к тем дорогим закускам, что мгновенно, как на скатерти-самобранке, появились на этом вытянувшемся столе по короткому приказу хозяина с вытянувшейся от неожиданности события физиономией. Официантка ласково и тревожно улыбалась, приговаривая детские слова "сёмужка", "осетриночка с хренком", "язычок заливной", "икорочка".

Фонограмма действа вообще была какая-то смазанная. Тостов не произносили, заменяя эти громкие традиционные льстивые словоизвержения неясным бормотанием о непонятном ни Хабарову, ни тем более Гдову, который к старости стал слегка глуховат, о чем с удовольствием сообщал кому нужно и кому не нужно.

Да они и не прислушивались особенно-то! На кой ляд им сдались эти посторонние разговоры посторонних, когда им самим было о чем потолковать.

Закончившие в 1968 Московский геологоразведочный институт им. С.Орджоникидзе, они последнее время почти не виделись, изредка беседуя по телефону, причем инициатором звонка обычно являлся энергический Хабаров, который, как это ни странно, и при новом режиме ухитрился застрять в окраинной коммунальной квартире, а в коммуналке, как это известно всем поклонникам Зощенко, к телефону подзывать станут, но не любят. Редко видимся, друзья, надо чаще встречаться, как справедливо голосит пивная телевизионная реклама... Ведь жизнь при капитализме обладает ужасающей центростремительной силой, которая уносит людей друг от друга в хаос. Кажется, что все всем - друзья, что речь всегда идет об одном и том же, а вот поди ж ты - все удаляются и удаляются, после чего наступает смерть.

А впрочем, зачем такие грустные мысли? Ведь старики общались живо, интенсивно, напористо, с той энергией бескорыстного совместного сосуществования, что нынче на глазах исчезает у себе-на-уме нового поколения граждан Российской Федерации.

- Ну и на что же ты в таком случае все это время живешь? - наконец прямо спросил старик Гдов, среднего роста, в замшевом вытертом пиджаке, изрядно обрюзгший к своим пятидесяти шести, и это совершенно не удивительно, если учесть, что пить он начал почти сорок лет назад и до сих пор окончательно не завязал с этим увлекательным занятием, хотя и поумерил свой алкоголический пыл лет двадцать назад. Не пожелал тогда старик Гдов вместе со всеми спиваться, а возжелал тогда вместе со всеми