- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (34) »
Израиль Моисеевич Меттер Сердитый бригадир
Очки
Никогда нельзя было заранее сказать, что именно взбредёт Сёмке в его дурацкую башку. У него был мерзкий характер: он очень любил выпячивать своё «я». Вероятно, он чувствовал свою незаменимость, и от этого в Сёмке развилось такое самомнение, что весь наш коллектив ничего не мог с ним поделать. Я-то лично всегда говорил, что нужно поменьше вокруг него танцевать, но старший мастер, Павел Герасимович, авторитетно грозился: — За Сёмку, ребята, вы мне отвечаете головой! И приводил цифры, во сколько Сёмка обошёлся училищу. Но я его всё равно буквально не переваривал. Особенно после того, как он покалечил Тузика. Если бы меня тогда ребята не удержали, я бы этого Сёмку измолотил. Они меня оттащили на озеро и стали поливать водой; у меня зубы скрипели, говорят, я на психического был похож. Потом мне уж ребята рассказывали, что Павел Герасимович велел за мной следить: он боялся, что я Сёмке в рацион нам чаю толчёного стекла. Тузика мы выходили, нам девочки помогли из группы овощеводов, но только он до сих пор волочит заднюю правую ногу. И это бы ещё ничего, — бывают и люди инвалиды, — но главное — он стал какой-то пуганый. Раньше у него хвост был бубликом, а сейчас всегда поджатый, и на это больно смотреть. Ходит такой печальный, голову свесит до земли и всё озирается, вздрагивает. Он раньше во сне всегда рычал, потому что щенкам снятся взрослые сны, а пожилым собакам, наоборот, видится детство, поэтому они во сне повизгивают. А теперь у него в голове всё спуталось… Я не очень-то люблю, когда собака лижет руки хозяина. Мне кажется, что это её немножко унижает. Поскольку собака — друг человека, то друг не может быть рабом. Пёс должен слушаться человека, как старшего товарища. Тузика мы так и воспитывали. Он у нас был добрый, но гордый и обидчивый. А после истории с Сёмкой у Тузика в душе что-то поломалось. Он стал жить так, как будто его окружали враги. И хвост он опускал для того, чтобы показать, что он навсегда сдался. Некоторые ребята совершенно махнули на него рукой. Володя Сатюков, из группы животноводов, сказал: — Самое противное — смотреть на чужое унижение. Он даже предложил продать Тузика в медицинский институт для опытов. Потом, когда нас уже разняли, Володька утёр расквашенную губу и признался: — Насчёт продажи я, конечно, хватил… А даром его вполне можно отдать. Он вообще-то парень не злой, Володька, но только ему кажется, что если животное не доится или не даёт шерсти, то его можно пускать на мыло. Мы с ним сколько раз спорили. Я говорю: — Как же ты собираешься обращаться с животными, если ты их не любишь? — Целоваться, во всяком случае, не собираюсь, — говорит Володька. — Моё дело — взять от коровы побольше молока. — А как она не даст? — Не даст молока, возьму котлеты, — смеётся Володька. Он вообще у нас на скотном дворе старается всё делать исключительно по-научному. И ласки принципиально не признаёт. — Это всё сопли, — говорит Володя Сатюков. Но он однажды здорово сел в лужу. От Туфельки Валя Катышева всегда таскала по три ведра в день, а Володька в свою смену стал приносить по полведра, и то не каждый раз. Павел Герасимович вызвал их двоих, спрашивает: — В чём дело, Сатюков? — Моя точка зрения, — отвечает Володя, — что у неё недостаточно массированное вымя. — А вы как располагаете, Катышева? — спрашивает Павел Герасимович. Валя Катышева у нас шепелявит. Она поэтому разговаривает осторожно, выбирая такие слова, чтобы там не было буквы «ш». Валя говорит: — Вот новости! Туфелька давно раздоена. — В чём же тогда суть? — спрашивает Павел Герасимович. Валя вся покраснела и говорит: — Без песен она молоко зажимает. Володька, конечно, разбушевался и даже стал обзывать Валю, но Павел Герасимович остановил его и говорит: — Между прочим, Сатюков, такие случаи на практике бывают. Они пошли в коровник, Валя взяла подойник со скамейкой, протягивает Володе. Он пристроился, набрал в руку вазелина, стал массировать вымя. Корова стоит спокойно, хвостом бьёт мух. У Володьки аж пот выступил на лбу. Начинает доить… Пустой номер. Нету молока. Начисто. — Картина ясная, — сказал Павел Герасимович. — Теперь вы, Катышева. Садится Валя на скамейку, чешет корове бок, чтобы она успокоилась, и тихонько затягивает:
Гори, гори, моя звезда!
Ты у меня одна заветная,
Другой не будет никогда!..
- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (34) »