Эдвард Пейдж Митчелл ПРОЗРАЧНЫЙ ЧЕЛОВЕК

I

Поздним вечером 6 ноября 1879 года, примерно в четверть двенадцатого, я торопливо свернул чуть выше старого водохранилища на Пятую авеню с одной из пересекающих ее улиц и врезался в кого-то, кто двигался мне навстречу.

Во мраке ночи я не мог рассмотреть человека, с которым имел честь столкнуться. Однако привычка к быстрому осмыслению ситуации и логическое мышление, основанное на индуктивном методе, помогли мне сделать кое-какие выводы относительно этого джентльмена, еще до того как я оправился от неожиданного столкновения.

Вот некоторые из них.

Он тяжелее, чем я, и крепче держится на ногах, но ниже меня ровно на три с половиной дюйма. Я также отметил его цилиндр, плащ или пальто из плотной шерстяной ткани и резиновые боты или галоши. Лет ему примерно тридцать пять, родился он в Америке, а учился в одном из университетов Германии — в Гейдельберге или во Фрайбурге. По характеру — вспыльчивый, но внимательный и учтивый в общении с другими людьми. Однако он не в ладу с обществом: видимо, есть в его жизни или в том, ради чего он в такой час куда-то направлялся, что-то, что ему хотелось бы скрыть.

Как я все это узнал, не имея возможности разглядеть его в темноте и услышав из его уст лишь одно короткое слово? Хорошо, объясню. Он тяжелее и устойчивее меня, потому что не он, а я отлетел в сторону. Он ниже меня на три с половиной дюйма, потому что кончик моего носа все еще покалывало после соприкосновения с острым краем твердого каркаса полей его цилиндра. Невольно подняв руку, я слегка задел плащ незнакомца, ощутив на ощупь фактуру ткани. А бесшумная поступь этого джентльмена говорила о том, что он был в резиновой обуви. Обладая тонким слухом, определить возраст человека по интонациям голоса ничуть не сложнее, чем внимательно вглядываясь в черты лица. Когда мы столкнулись, раздраженный моей неуклюжестью, он в сердцах пробормотал «Бык!», что в такой ситуации мог сказать только немец. Но то, как он произносил гортанные звуки, подсказало мне, что незнакомец — не американский немец, а выходец из Америки, долго живший в Германии, и что образование он получил к югу от Майна. Кроме того, даже в гневе он проявил себя как джентльмен и человек культурный. То, что он никуда не спешил, но по каким-то причинам хотел сохранить инкогнито, я понял, когда незнакомец, выслушав мои вежливые извинения, наклонился, чтобы поднять зонтик, который я уронил при столкновении, и той же бесшумной походкой продолжил свой путь.

Я решил по возможности проверить правильность этих моих умозаключений, а потому вернулся назад и по той же улице, по какой пришел, направился вслед за незнакомцем в обратную сторону к горящему в отдалении фонарю. Нас разделяло секунд пять, не больше. Никаких переулков, куда бы он мог свернуть, по дороге не было. Ни одна дверь ни в одном доме не открылась и не закрылась. И тем не менее, дойдя до освещенного газовым фонарем места, я никого впереди себя не увидел — ни незнакомца, ни даже его тени.

Так быстро, как только мог, я поспешил к следующему фонарю и, остановившись, прислушался. Вокруг определенно не было ни души. Желтоватый свет фонаря выхватывал из темноты лишь небольшой участок улицы. Лучше всего были освещены ступени и дверной проем респектабельного здания из коричневого песчаника, я мог даже различить позолоченные фигуры над входом. Этот дом был мне прекрасно знаком. Стоя в растерянности под фонарем, я вдруг уловил легкий шорох на ступенях и щелканье ключа в замке. Парадная дверь медленно отворилась, затем закрылась с громким хлопком, гулкое эхо которого прокатилось по пустынной улице. И тут же я услышал, как открылась и закрылась внутренняя дверь. Из дома никто не вышел. Но и в дом, если мое зрение меня не подводило, никто не вошел, в чем я не имел причин сомневаться, поскольку освещенная парадная дверь находилась на расстоянии десяти футов от меня и была хорошо видна.

Понимая, что при таких скудных исходных данных применить индуктивный метод не удастся, я долго стоял, пытаясь найти хоть какой-то смысл в этом странном происшествии. Необъяснимость случившегося была по-настоящему пугающей. Поэтому я испытал облегчение, когда услышал громкие шаги на противоположной стороне улицы, но, обернувшись, увидел лишь полицейского — поигрывая дубинкой, он с грозным видом наблюдал за мной.

II

Как я уже говорил, дом цвета темного шоколада, тот самый дом, парадная дверь которого в полночь открылась и закрылась сама по себе, без чьего-либо вмешательства, был мне хорошо знаком. Я покинул его не более десяти минут назад, проведя вечер с моим другом Блиссом и дочерью Блисса Пандорой. На каждом этаже этого дома располагалась только одна квартира. После возвращения из-за границы, то есть уже более года, второй этаж занимал Блисс. Я уважал Блисса за добросердечность, но его абсолютная неспособность к логическому и научному мышлению вызывала у меня глубокое сожаление. А Пандору я просто обожал.

Постарайтесь понять: мое восхищение Пандорой Блисс было без какой-либо надежды на взаимность, с чем я давно уже свыкся. В нашем кругу существовал негласный уговор с уважением относиться к особому положению этой молодой леди, ибо ее романтический опыт был связан с трагическими событиями. Мы обожали Пандору ненавязчиво, без пылких ухаживаний — ровно настолько, чтобы дать ей почувствовать себя желанной, но при этом не ранить ее страдающее одинокое сердце. Со своей стороны, и Пандора отвечала нам тем же, ведя себя очень деликатно. Будучи женщиной, она конечно же кокетничала с нами, но никогда не позволяла себе откровенно томных вздохов, неизменно контролируя ситуацию, чтобы сразу прекратить безобидный флирт всякий раз, как ею овладевали печальные и столь дорогие ее сердцу воспоминания.

Поначалу мы старались убедить Пандору, что она не должна растрачивать свою молодость и красоту впустую, что пора уже перевернуть прочитанные страницы прошлого, чтобы начать жить в настоящем. Но после того как однажды она твердо сказала, что для нее это невозможно, мы перестали приставать к ней с подобными разговорами.

Подробности трагедии, случившейся с мисс Пандорой в Европе, нам не были известны. По всей видимости, за границей она влюбилась, но не придавала этому особого значения и вела себя легкомысленно. А потом ее возлюбленный исчез, оставив ее в неведении относительно его участи, и она горько раскаивалась в своем капризном поведении. От Блисса я узнал некоторые разрозненные факты, но слишком мало, чтобы восстановить историю Пандоры во всей полноте. Оснований полагать, что ее возлюбленный покончил