резко. Глаза на его изможденном лице сверкнули.

— Хочешь ли ты есть? Пить? — спросил он. — Или же путь по пескам утомил тебя? Если необходимо, я могу предоставить тебе время для отдыха, еду и питье. Неразумно вступать на Темный Путь, не будучи в полной силе.

— Нет, — ответил Менемхет, ощущая, как сердце бьется в груди все чаще, словно обезумевший узник в темнице. — Спасибо, но я не устал.

— Хорошо, — Ашнетах удовлетворенно склонил голову. — Тогда давай сюда своего ушастого. Он подождет хозяина в тени, там, где будет много воды и сена.

С изумлением Менемхет увидел на лице сурового жреца добрую улыбку. Словно осел, никчемная скотина, упрямая, точно тысяча демонов, вызвал у него добрые чувства!

— Сними пустынную накидку, — проговорил Ашнетах, принимая повод и гладя ослика по серой голове. — Внутри она тебе не понадобится.

— А что там… в пирамиде? — голос Менемхета дрогнул, а пальцы, распутывающие шнурок на шее, на миг замерли.

— Темный Путь! — ответил бритоголовый жрец сурово. — Но не страшись этих слов! Ты выйдешь из пирамиды живым, так же, как Творящий Ра каждое утро выбирается из Подземного мира!

Менемхет ощутил, будто гора свалилась с плеч: его жизни ничего не грозит! Но в душе плодовым червячком зашевелилось гаденькое подозрение — а куда в таком случае исчезают не прошедшие испытания? Ведь с него возвращаются не все…

Устыдившись собственных мыслей, Менемхет поспешно снял плащ из грубой материи, который защищал его от иссушающего воздуха пустыни. Отдал Ашнетаху.

— Иди, — сказал тот неожиданно ласково. — А то решимость твоя исчезнет, точно вода в песке.

Менемхет развернулся и сделал несколько шагов к пирамиде. Но перед входом в портик невольно остановился. Что ждет его внутри — неведомые чудовища, с которыми предстоит сражаться, или искусы, которые придется преодолевать?

С чем он выйдет из этой пирамиды, черной, словно ночь, — с позором или славой? Не окажутся ли напрасными двадцать пять лет упорной подготовки, отречение от родни и отказ от женитьбы?

Решительно вздохнув, он ступил на темный камень. После первых же шагов вокруг потемнело, словно на светлый солнечный мир пал мрак…

Менемхет в панике оглянулся. Нет, все на месте — и жрец, и пальмы, и выгоревшее, светло-голубое небо над ними. Вот только исполинские колонны со всех сторон, а сверху — тяжелая плита крыши…

И струйки пота текут по спине.

Смирив сердцебиение, он двинулся дальше. Миновал портик и вступил в настоящую тьму, густую, точно топленое молоко. Погрузился в нее, как ныряльщик в реку. Рассеянный свет, падавший сзади, сразу исчез, словно кто-то бесшумно закрыл вход.

Менемхет остановился на мгновение, сглотнул, ощущая, что в горле сухо, будто в сердце пустыни. Следующий шаг сделал, вытянув руки и пробуя пол ногой. А то наткнешься еще на что, или свалишься куда…

Но пол оказался гладким, пальцы проваливались в пустоту, и жрец постепенно успокоился. Сердце перестало бить кузнечным молотом, пот на спине высох. Ноздри щекотал запах дикого камня, словно в обычном подземелье, а тишина была такой, что уши закладывало. Менемхет слышал только шорох подошв.

Переход тьмы к свету был таким резким, что глазам стало больно. Брызнули слезы, и он невольно вскинул ладони, защищаясь. Пока зрение привыкало, слух отдувался за двоих. До него доносился шорох ветра в камышах, плеск речных волн, чьи-то веселые голоса.

«Прямо как в детстве, на берегу Хепи», — подумал Менемхет, ощущая, как щемит сердце.

Оторвав ладони от глаз, он едва не вскрикнул. Его окружала знакомая до мелочей обстановка родительского дома! Того, где он провел больше двух десятков лет!

Стены, простые, ничем не украшенные. Циновки на полу, глиняная утварь, лежанки. Очаг, обложенный плоскими камнями. Все свое, родное, до боли знакомое.

Он оглядывался в изумлении, а в дверной проем кто-то шагнул. Менемхет повернулся так резко, что едва не упал, и увидел отца. Такого, каким запомнил его в детстве, — высокого, сильного, с белозубой улыбкой на загорелом лице.

«Папа», — прошептал он и сделал шаг навстречу. Но отец не замечал его, словно Менемхет стал невидимкой. Он что-то напевал себе под нос, рылся в сундуке, где хранилась одежда.

Свет в дверном проеме померк, и в комнату вступила мать. При ее виде на глаза Менемхета навернулись слезы. Он не видел ее с момента, когда его забрали на обучение, и наверняка она сейчас не статная широкобедрая молодица, а дряхлая старуха…

Мать вела за руку девушку, при виде которой сердце Менемхета замерло. Сехмет. Самая красивая девушка в их деревне. Та, которую он хотел взять в жены. Тогда, двадцать пять лет назад. О боги, как давно это было…

Мать и невеста тоже не замечали его. Они о чем-то разговаривали (слов было не разобрать), весело улыбались. А он стоял и смотрел, будучи не в силах оторвать взгляд.

Снаружи в хижину донеслись испуганные крики, топот ног и звон металла.

Отец нахмурился, в руке его сам собой возник топор на длинном древке. Неширокое лезвие тускло блеснуло.

Крики усилились, и в хижину шумно ворвался высокий молодой мужчина. В синих, точно бирюза, глазах, кипела ярость, из-под странного рогатого шлема выбивались пряди желтых, как речной песок, волос.

Взвизгнули, всполошились женщины, а пришелец оскалился и вскинул меч. На оголенной руке его перекатились толстые, словно сытые питоны, мускулы. На лезвии заиграли багровые сполохи.

Менемхет с ужасом смотрел, как отец замахнулся топором, как светловолосый гигант легко ушел от удара и вонзил острое лезвие в бок противнику. Раздался отвратительный хруст.

Отец с хрипом упал на колени. Изо рта его толчками выплескивалась кровь. Алая, живая.

Менемхет почувствовал, что готов броситься на чужака в рогатом шлеме с голыми руками. Задушить его, разорвать тело на части и бросить на съедение шакалам…

С немалым трудом взял себя в руки. «Жрец Ра не должен ненавидеть! — пришла спасительная мысль, за которую удалось ухватиться. — Он должен быть мудр и выдержан. Относиться спокойно даже к тем, кто…».

Светловолосый чужак не слышал размышлений жреца. С рычанием он двинулся на женщин. В сапфировых глазах засияла похоть…

В хижину ворвался еще один воин. Он тяжело дышал, на щеке багровела ссадина, а по лицу текла кровь. Волосы у него были даже не светлые, а рыжие, точно закат!

Но Менемхет не успел удивиться.

Первый из пришельцев грубо пробурчал что-то, указав на мать, рыжий кивнул и, ощерив в улыбке гнилые зубы, двинулся к ней.

Понимая, что сейчас произойдет, и