он здесь занимался?» — «Дело было». — «Такое же, как ваше?» — «Нет. Мануфактурное дело». — «Отчего умер?» — «Да так… Повздорил с компаньонами… Ударили подсвечником…» — «В карты играли, что ли?» — «Не помню…»

Астахов вызвал конвой, Шмарина увели. Вошли два старика-китайца. Они уселись на корточки у стены. Один из них, Ван Цой, отец раненого мальчика, молчал. Другой рассказывал:

— Нико Шмари — большой налетчик. У него есть друзья везде: в Шанхае, в Кантоне… Нико Шмари все знают в Фуцзядяне — там он был как хозяин, брал все, что хотел. Ничего с ним нельзя было поделать. Бандиты все вместе опасны, как змеи, им надо покоряться.

Однако, да… Когда пришла Советская Армия, китайцы решили, что власть бандитов кончилась. Нико Шмари потребовал кассу, Ван Цой ее не дал. Ван Цой послал сына позвать людей. Нико Шмари побежал, люди решили его поймать, потому, что это зверь. Ему нельзя быть на свободе. Кто знает, может быть, не надо было так делать — мальчик был бы жив…

— Скажи ему, пусть не падает духом. Советские врачи вылечат парнишку, — обратился Астахов к переводчику.

— Нет, пусть начальник не утешает. Он знает — с такой раной человек не может жить. Мальчик умрет. Может быть, он уже умер. У Ван Цоя нет больше сына. Он стар, и у него не будет больше детей. Его ждет одинокая старость — что может быть страшней для человека? Вот что сделал Нико Шмари. Кто будет судить Нико Шмари? Пусть отдадут его народу. Пусть его судит китайский народ.

Астахов кивнул переводчику:

— Скажи им: сейчас подойдет машина, и они поедут в медсанбат к мальчику.

Приложив руки к груди, старики поклонились и ушли.

Дунаев подписал протоколы, вызвал Плакотина и Музыченко, и они снова отправились в Фуцзядянь.

Больше Сергей не видел шмаринского отпрыска. Месяц спустя Астахов сообщил, что налетчика передали китайским властям. Он действительно состоял в бандитской шайке, раскинувшей свои сети по всему Южному Китаю. Выловили еще нескольких налетчиков, всех вместе судили и приговорили к расстрелу.

Глава 2 Почему запомнился колодец

Вскоре Дунаев демобилизовался и поехал в родные края — на Урал. С волнением смотрел он из окна вагона на синюю полоску, которая появилась в степи у самого горизонта. Она походила на скопление далеких грозовых туч. Какие там тучи! То были горы. Урал! Сергей не видел их больше двенадцати лет. Должно быть, многое переменилось там, в Мисяжской долине, за это время…

Начались лесистые пригорки, холмы, взгорья. Потом горы подступили вплотную к железнодорожной насыпи. Поезд мчался по каменным коридорам ущелий, выскакивал в долины, гремел по мостам, перекинутым через мелкие, но бурные речонки. Блистали озера — ясные, прозрачные. На водной глади виднелись силуэты рыбачьих лодок.

Промелькнули серая башня элеватора, белоснежные корпуса тальковой фабрики. Вот и небольшое здание вокзала. Громадные двадцатиметровые тополя прикрыли его своими зелеными шатрами.

На привокзальной площади блистают лаком автобусы и такси. Это уже новость — такси в Мисяже! Раньше до города добирались кто как мог — на старательских подводах, попутных грузовиках, пешком.

Пока Сергей присматривался и оглядывался, такси ушли. Он сел в автобус. За окном замелькали знакомые и в то же время какие-то новые места. Не стало семикилометрового просвета между станцией и городом. На всем пути тянулись кварталы низеньких домиков. На узеньком шоссе, выстланном круглым булыжником, едва-едва разъезжались машины. Оно и понятно; шоссе строилось во времена шмариных, а тогда самым распространенным транспортом была телега.

А где же тот самый станкостроительный завод, о котором писали в газетах? Сергей спросил соседа, и тот показал назад, на север. Дунаев привстал, оглянулся и вдали за железнодорожными путями увидел цеховые корпуса, трубу электроцентрали, кварталы жилых домов.

Сергей сошел на площади Труда. Поставил на тротуар чемодан, положил вещевой мешок и осмотрелся. Изменилась и площадь. Пятиглавый собор был снесен. Еще до войны на этом месте простирался замусоренный пустырь. Теперь здесь разросся довольно густой сквер, огороженный решетчатой изгородью.

Внимание Дунаева привлекли вывески на фасадах зданий. Слово «Гастроном» составлено из неоновых трубок. Совсем как в большом городе! И даже два матовых шара висят у самого входа. Что там ни говори, а приятно после пестрых вывесок маньчжурских и китайских городов, после причудливых и непостижимых иероглифов легко и свободно читать: «Гастроном», «Госбанк», «Мебель».

Сергей перешел плотину. К родной улице вел узкий, круто вздымавшийся в гору каменистый переулок. Сергей остановился. До чего же он хорош, родной город, после долгой отлучки!

А вот и Кошелевка! Все детство и юность прожил Сергей здесь, и никогда ему в голову не приходило, почему так, а не как-нибудь иначе названа эта часть города. Теперь, глядя на ряды маленьких домиков с крутыми скатами крыш, он понял, что Кошелевка названа так не зря: здесь селились те, кому не было в жизни другого пути, кроме как ходить с кошелем. Кому удавалось разбогатеть — строил себе каменные дома внизу, на берегу пруда; кому «не фартило» — взбирался сюда, наверх, в Кошелевку.

А за Кошелевкой опять горы и горы! Они наступают на город со всех сторон. До самого горизонта раскинулась вздыбленная земная поверхность, густо покрытая зеленой пеной лесов. Сергей вышел на родную улицу. Вот она! Спускаясь на дно ложбин, поднимаясь на пригорки, пересекая овраги дощатыми мостками, эта самая высокая улица длинным полукругом как бы венчает собой город.

На углу голубая табличка: «Улица имени Вити Дунаева». Знал Сергей, что улица названа именем брата, знал, что увидит такую табличку, а все-таки перехватило дыхание. Вспомнилось, как он надписывал адреса на письмах домой. Офицеры интересовались, почему письмо адресуется на улицу Вити Дунаева, а обратный адрес — Сергей Дунаев? Он рассказывал о брате, был доволен вниманием, немного гордился.

Вот, наконец, и знакомый дом! Новость: над крышей высится шест с метелочкой антенны — мама слушает радио.

Мемориальная доска на одной из стен. Блестят бронзовые буквы, словно только сейчас высечены: «В этом доме родился и жил красногвардеец Виктор Дунаев…» Чувствуется, что мама поддерживает прежний порядок: каждую субботу она прочищает доску суконкой с мелом, прочищает легко, бережно.

Вот и мама. Сидит у окна, вяжет. Очки сползли на кончик носа — так виднее. Белая кошка пригрелась на солнце и спит меж цветочных горшков.

— Мама! — окликнул Сергей и с тревогой посмотрел в лицо старушки: что-то сейчас