вставить штырь металлический, а кожу и мышцы со спины вырезать… Ты сам-то как? Ого, у тебя кровь из уха…

Доктор опять затрепал языком, видно ему необходимо было говорить, чтобы отвлечь себя от страшной работы.

Опять заморосило. Клюкова бережно перетащили в БТР, накрыли одеялами. Док с трудом нашёл у бойца вену, воткнул иглу, подвесил под броневой потолок какой-то пакет.

Снаружи забарабанили:

– Палыч!

– Чё…?

– Не «чё», а «я»… вылезай.

У БТРа стоял Омич.

– Как боец?

– Жив пока…

Я с Ханкалой связался. Двигаться нам нельзя, и вертушка придёт только утром. Темно уже и погоды нет… – комбат выругался. – Расставь бэтээры по периметру охранения и иди к бойцу. Продержи мне его до рассвета, слышишь, Палыч? Тебя солдаты слушаются, вот и прикажи ему, чтобы не умирал…

– До рассвета… Ногу не пришьют, поздно будет.

– Какую ногу?– не понял Шувалов. Палыч рассказал ему про ногу.

– Ничё… Снег чаще меняйте. Бывают исключения, – обнадёжил комбат, и, развернувшись, ушёл в темноту.

23:05, 04 марта 2001. Палыч полез в десант. Клюков очухался, застонал, разлепил глаза.

– Товарищ капитан… Товарищи капитаны… где я?

– В БТРе ты, Клюков. Спи давай, чего проснулся?

– Я подорвался, да?

– С чего ты взял…

Клюков с трудом сглотнул, хотел кашлянуть, но не смог.

– Я знаю, подорвался… Сильно?

– Зацепило маленько… Меня самого тряхнуло, голова гудит. Жить будешь. Не истери мне тут.

– Не, я нормально… Я только вот одного не пойму, товарищ капитан…

Клюков зажмурился, из глаз ручьями потекли слёзы – «промедол отпускает», – догадался Палыч.

– Почему я, товарищ капитан? Ну почему я? Столько народу, командировка, считай, к концу подходит и все целы, почему я-то? Губы водителя задрожали, в глазах вспыхнуло отчаянье, всё сейчас сорвётся, понял Палыч. Ему жалко, невообразимо жалко было Клюкова, но он понимал: пожалей сейчас бойца – и тот зарыдает, забьётся, замечется, выдерет сломанными руками капельницу, разорвёт бинты. Надпочечники выплеснут в кровеносное русло адреналин, повысится давление, сердце закачает-погонит и без того скудные остатки крови из сочащихся ран. Жалость поставит их на один уровень, а Клюкову сейчас нужен командир. Он должен чувствовать рядом силу, бояться и слушаться её, не позволять себе расслабиться. Палыч поймал мутный взгляд Клюкова, спокойно и зло сказал:

– Ты охренел, мартышка? Ты что, хотел, чтобы Тимоха подорвался или я? Тебе легче было бы, воин?

– Да нет, я не в том…

– Вот и помалкивай лежи, силы береги. И вообще ты у нас везунчик, лежишь тут живой, болтаешь всякую хренотень. Починят – плясать будешь. Нам ещё два месяца корячиться, а ты сейчас домой улетишь, к подруге, она тебе, герою, плюшки будет в госпиталь таскать…

– Подруга… – Клюков вылупил глаза. – Товарищ капитан, а у меня… ТАМ… цело всё?

– Ясен пень, – соврал Палыч, поняв, что с подругой допустил осечку, – ты вон на доктора так возбудился, что ему пришлось твоё полено к ноге примотать. Ты, может, у нас нетрадиционный, а, солдат?

Клюков попытался улыбнуться, его перекосило.

–Тебе больно, воин?– встрял доктор. Палыч зыркнул на него, сильно пихнул локтём в бок. Не хватало ещё, чтоб солдат сконцентрировался на своих ощущениях.

– Больно…

– Док, нахрена ты спросил?– зашипел Палыч. Коли теперь промедол.

– Нельзя, и так уже шесть тюбиков.

– Ну а нахрена спросил тогда?? Клюков, ты терпи, понял? Сейчас вертолёт придёт – и всё, конец. Госпиталь, белые простыни, медсестры…

Боец заметался, пошёл испариной. Впал в забытьё, заскулил. Вкололи ещё промедол. На возражения доктора Палыч резонно заметил, что допустимые дозы рассчитаны с большой перестраховкой, а если боец помрёт от боли, то доктор ляжет рядом с ним.

05:30, 05 марта 2001.

Клюков то терял сознание, то просыпался, бредил и стонал. Палыч то материл его последними словами, то успокаивал, смачивал распухшие горячие губы водой и чаем, выдавливал их по капле из ватного тампона солдату в рот. Он рассказывал ему байки и анекдоты, заставлял слушать, смеяться и смотреть в глаза. То называл Клюкова братом, то уродом маминым, плаксивой тёлкой, макакой и позором ВДВ… Заставлял рассказывать про свою деревню, читать стихи, исполнять Гимн России… Палыч тянул его на тросах нервов, на канатах сухожилий, усилием воли выдирая и сплетая их из собственной плоти, физически ощущая, как звенят они от натуги, дрожат, перетянутыми струнами, удерживая ускользающее сознание солдата, как потрескивают, рвутся, кучерявятся кольцами их отдельные пряди.

Тросы жгли руки, резали ладони, капитан наматывал их на локти и тянул, так сжимая челюсти от напруги, что скулы, казалось, вот-вот прорежут кожу, раскрошатся зубы, лопнут мелкие сосуды и вены на руках.

Клюков жил, держался, цеплялся за капитана. Он боялся умереть, зная, что нарушит его, командира, волю, и Палыч будет недоволен им, может даже назовёт солдатом-обезьяной. В его обескровленном, изломанном теле теплился уголёк духа и твёрдая вера в командирское слово. Если Палыч сказал, что Клюков выживет, значит, так оно и будет. Не может не быть.

Дважды заглядывал Омич. Приходил Странник, рассказал про фугас. Безоболочечный, замыкатель прикопан и засыпан гильзами сантиметров на семь. Когда загоняли «Урал», земля была подмёрзшая – он и не сработал, а за день подтаяло… Да Клюков ещё, как назло, буксанул, колёсами сверху поелозил. Источник питания – японский аккумулятор большой ёмкости – вынесен далеко в сторону, закопан на метр и утеплён. У фугаса была и вторая часть, гораздо более мощная, и рвануть она должна была прямо под кузовом гружёного боеприпасами «Урала». Части устройства соединял ДШ,^[10] но он почему-то не сработал.

06:30, 05 марта 2001. Забрезжил рассвет. Клюков уже ничего не соображал. Он осунулся, посинел, ничего не говорил и не слышал, только чуть шевелил побелевшими губами. Палыч уже просто сжимал его единственную целую руку, пытаясь через кожу перекачать из себя жизнь в тряпичное тело солдата. Усилием воли подгонял неторопливые секунды.

Пришёл вертолёт, грузно коснулся колёсами поляны. Поднял ледяную пыль, змеями погнал по земле оранжевый дым пирофакелов, обозначавших место посадки. Два «Крокодила»^[11] сопровождения кружили в воздухе. Клюкова погрузили, за него тут же взялись ханкалинские врачи – воткнули плазму, надели маску, ещё что-то…

Палыч шёл от вертолета к БТРу. Поднял глаза, увидел, что навстречу ему, скользя по грязи, бежит Тимоха, прижимая к груди пакет.

– Товарищ капитан, нога, ногу забыли!

Ё-моё… Палыч вырвал у солдата пакет, бросился к вертолету.