Катюши, которая опять стояла около Алеши, лукаво и нежно заглядывая ему в глаза.

– Семь часов! Легко сказать! Вы уж там как хотите, – продолжала она петь, слегка жеманясь, – а я себе теплую постель найду.

– Где это? – рассеянно спросил Алеша, у которого в это время мелькнула мысль, что не худо было бы в самом деле найти где-нибудь комнату около станции: ведь ему предстояло на следующий день много поработать и в деле небезопасном, – надо было поберечь последние силы.

– У Ефросимовых, – бросила небрежно Катюша.

– И я туда пойду, – неожиданно для самого себя сказал Алеша. – Я спать хочу.

Катюша, не отвечая, пошла торопливо мелкими шажками к выходу. И Алеша старался почему-то не глядеть на нее, шагая рядом с независимым видом.

Они вышли на крыльцо. Горело два фонаря. Но за малым кругом, едва освещенным, было совсем темно.

Только в пасмурной глубине совсем далеко маячили красные огоньки. Дождь трещал по крыше со скучным упорством. И где-то выла собака, уныло и дико.

Катюша, не обертываясь, соскользнула с крыльца и пошла уверенно по черным мокрым мосткам, которые с трудом можно было разглядеть в этой беспросветной ночи.

Алеша плелся за нею.

Они шли, молча, мимо длинного забора и каких-то темных слепых строений.

Наконец Катюша остановилась и, обернувшись, тронула Алешу за руку.

– Сюда.

Они вошли по шатким ступеням на довольно высокое крыльцо. Над дверью висел фонарь.

Катюша постучала, и тотчас же послышались чьи-то шаги: очевидно, в этом домике не спали, несмотря на поздний час.

Но Алеше уже некогда было думать, куда его ведут: ему мучительно хотелось спать.

Лишь только отворилась дверь, Катюша проскользнула за порог. И мигом дверь опять захлопнулась. Алеша остался один.

«Это еще что такое?» – подумал он и сердито постучал кулаком.

Через минуту его впустили.

– Пожалуйте! Пожалуйте! – бормотала какая-то старуха, высоко подымая над головою подсвечник с оплывшею свечкою.

Старуха ввела Алешу в комнату, загроможденную мебелью, старинною, крепкою, окованною медью по углам.

– А барышня там устроится, – прошамкала старуха, указывая на маленькую дверь в углу, которую Алеша не сразу приметил.

Оттуда выглянула в этот миг голова Катюши.

– Мы с вами соседи, – крикнула она, смеясь.

– Поезд отходит в девять часов, – сказал Алеша, возвышая голос, потому что был уверен, что старуха глуха. – Меня, значит, надо разбудить за час. Это непременно. Очень важное дело у меня. Не забудете разбудить? А?

– Вы разве спать будете? – спросила старуха.

– Еще бы не спать. Как мертвый усну.

– Ну, ладно, ладно, – махнула рукою старуха и, поставив свечу на круглый стол, покрытый вязаною скатертью, вышла из комнаты и затворила за собою тяжелую дверь.

– Спать! Спать! – сказал Алеша, став посреди комнаты и потягиваясь.

Он осмотрелся вокруг.

«Сколько хлама», – подумал он.

В самом деле, все было заставлено какими-то сундучками, диванчиками, креслами, этажерками; во всю комнату растянут был персидский ковер, правда порванный в иных местах; чуть ли не половину комнаты занимала деревянная кровать, огромная, разлапистая, недвижная, как из чугуна, а подушек на ней было так много, что даже Алеше страшно стало: задохнуться можно.

Алеша быстро разделся и бросился в постель под стеганое пуховое одеяло. Но едва он задул свечу и опустил голову на подушку, откуда-то донеслись дрожащие звуки гитары и чей-то пьяный голос. Слов нельзя было разобрать, но мотив отчаянно ухарский и хмельной лез в уши назойливо и грубо.

– Да тут, однако, и по ночам не спят, – усмехнулся Алеша и натянул одеяло на голову.

Он не слышал теперь гитары, но вдруг с необыкновенной отчетливостью увидел он тюремный двор, часовых и арестантов. Ему померещилась прогулка, которую он однажды наблюдал из окна соседней лечебницы, где был знакомый доктор. Арестанты ходили вереницей, один за другим, на расстоянии сажени. Алеша не мог понять, сон ли это, галлюцинация или еще что. Но так все ясно было видно – пасмурный день, серые камни тюремных стен, угрюмые фигуры этих восьми пленников, с белыми, как бумага, лицами.

Потом Алеша увидел, как один из арестантов сделал два шага в сторону и проворно побежал к воротам.

«Да, это брат», – подумал Алеша.

Алеша видел, как за ним ринулись солдаты; он уже видел первого потерявшего фуражку, с рыжими вихрами на голове, который бежал с ружьем наперевес, видимо, робея.

«Значит, я сплю», – сообразил Алеша.

И тотчас же ему стало мерещиться что-то иное – большой мост, с десятками галок на перилах, но уже скоро нельзя было понять, галки это или монашенки.

Алеша крепко спал.

III

Алеша не знал, долго ли он спал, и когда проснулся, ему не хотелось открывать глаза: последний сон был какой-то необычайный и сладостный. Алеше было досадно, что он не может его вспомнить; все тело его было как-то странно напряжено и сердце билось скорее, чем всегда, и не мучительно, а приятно. И вдруг он почувствовал, что рядом с ним, тут же под одеялом, еще кто-то. Алеша вздрогнул и открыл глаза. Это была Катюша. Она лежала, подперев голову рукою, и внимательно рассматривала лицо Алеши. От полумрака (свет чуть пробивался сквозь опущенные шторы) лицо Катюши казалось матово-серебристым.

– Что с вами? Зачем? – пробормотал Алеша.

– Молчи. Я так хочу.

И вдруг странная мысль ужалила Алешу: он проспал, он опоздал на поезд. Все кончено. Он не привез денег. Сегодня четверг. Ночью повесят брата. Надо было вскочить и посмотреть на часы, которые тикали на комоде, но Алешины ноги странно онемели и не повиновались ему.

– Я опоздал. Все погибло, – прошептал он. И он уже казался себе сейчас не Алешей, а кем-то иным, чужим и враждебным. И шепот был чужой, не его.

– И вовсе не опоздал, – усмехнулась Катюша. – Поезд в девять часов отходит, а сейчас семь. Мы еще тут полтора часа понежимся.

Катюша выставила из-под одеяла молодую розовую ногу и спрыгнула на ковер. Она подбежала к комоду и повертела в руках часы.

– Так и есть. Без пяти минут семь. Она была в одной рубашке и ежилась, и сжимала колени, чуть жеманясь.

Алеша глубоко вздохнул.

– Дайте часы, Катюша…

– Не верите? Ну, на-те.

И она подала часы Алеше. На часах было без пяти семь.

– Слава Богу! Скорей! Скорей! – обрадовался Алеша и сел на постель.

– Алешенька, подожди, – засмеялась Катюша.

Она стояла теперь совсем близко от него, касаясь своими коленями его колен. Он чувствовал на своей щеке ее дыхание.

– Ты скажи спасибо, что я тебя не будила. Три раза к тебе приходила. Жалко было будить, только вот сейчас к тебе прилегла, а ты бежать хочешь. Какой нехороший.

– Нельзя мне, Катюша, с тобою, нельзя, – сказал Алеша, снимая с своих