- Что ты, что ты, дяденька Чудин! - вскричал пылкий Порей. - Разве я против старшинства говорю? Старшинство дело святое, против старшинства ни у кого язык не повернется.

- Ну то-то же! - сказал спокойно и рассудительно Чудин.

- Святое это дело - старшинство, - прибавил Порей. - По-настоящему Ростислав-то старше Изяслава. По-настоящему вся власть над Русскою землею была дана Богом князю Ярославу. От него она должна перейти целиком, нетронутая, либо к старшему сыну, либо всем сыновьям поровну. Я и так согласен, и так не прочь, как угодно. Старший сын был Владимир; в его кровь перешла вся отцовская власть над Русскою землею. Он умер, но его кровь не умерла, потому что у него остался сын Ростислав. Вся дедовская власть скопилась в крови Ростислава, так что он, выходит, самый старший. Что? Это не нравится дяденьке Чудину? Изволь, можно повернуть все дело, только все не по-вашему. Если старшинство - настоящее старшинство пустяки, так надо делить всем сыновьям поровну, а долю старшего сына, Владимира Ярославича, отдать его сыну Ростиславу. И никакими правдами-неправдами не докажешь, что Ростиславу следовало голодным сидеть.

- Какая досада, погляжу я, - тихо сказал киевский боярин, - что князь Ярослав тебя не спросил, когда собрался умирать. Вот, дескать, умираю, боярин! Волость у меня большая, как с ней быть? Рассуди, Христа ради!

- Да, вам, киевским, хорошо так-то говорить! - отвечал Порей. - Вы тут сидите, местечки свои нагрели; а вот как быть нашему брату, у которого ни кола, ни двора, а сердце-то яро*, а места-то мало - расходиться негде? Ну и заботишься, и хлопочешь, хоть иной раз и бьешься как рыба о лед по пустякам. А делать нечего: хочешь есть калачи, так не сиди на печи. Вот мы тут и вовсе на печи засиделись, и медведи-то в лесу болят по нас и сохнут. До вечера по-настоящему надо бы еще парочку зашибить.

_______________

* Здесь: горячее, запальчивое.

- Люблю молодца за обычай! - сказал боярин Чудин, поднимаясь с места. - Видно, сердце у тебя горячее, да отходчивое!

- Нет, дяденька, не то, - возразил боярин Порей, - а князь Ростислав меня все дразнит тем, что "скор-тороплив-обувшись-парится". А матушка-покойница говаривала про меня, что "рожа негожа, а душа пригожа". А что ты про меня думаешь, так я отсюда вижу, хоть и не говори: "Овсяная каша хвалилась, будто с маслом родилась".

- Э-э нет, голубчик боярин! - сказал, подпоясываясь, Чудин. - Я думаю другое: "Невеличка мышка, да зубок остер". Вот что я думаю, если тебе правду сказать. Как же мы теперь? Кабана опять поищем или медведя? За оленем не угнаться, потому как кони притомились...

И весь табор зашевелился, старший доезжачий* подъехал спросить, на какого зверя ехать, получил приказ от старого боярина Чудина и поехал впереди всех по хорошей тропинке. За ним тянулись охотники с собаками, а потом бояре. Сын новгородского посадника Остромира, молодой Вышата, поехал рядом с Пореем и заговорил с ним вполголоса:

- Неужели князь Ростислав и дальше станет терпеть такую неправду? Ведь десять лет прошло со смерти Ярослава; волости опрастываются, а ему все ничего.

_______________

* Д о е з ж а ч и й - служитель, ведающий обучением гончих,

управляющий собачьей сворой, ему подчиняются псари.

- А ты это как? С чьей стороны подъезжаешь? - спросил Порей, боком посматривая на него.

- Я новгородец, отвечал сдержанно Вышата. - И подъезжаю к людям только от себя, со своей стороны, не с тортовой. Я не лисица, боярин, я скорее из волков и тоже сумею вцепиться в горло, если не остережешься...

- Ну-ну-ну! Браниться бранись, а про мир слов не забывай! Щекотки боишься, это хорошо, только на меня не сердись: мы с Ростиславом, как кабан на угонках, должны иной раз огрызаться да пощелкивать клыками. Наше счастье комом сжалось, это правда; но если подумать хорошенько, то выйдет, что волка ноги кормят... Ты как об этом думаешь, Вышата Остромирович?

- Я так думаю, - отвечал Вышата, - что ноги годятся только тогда, когда зубы не забудешь с собой захватить...

- А разве не слыхал поговорки, что у доброго волка и на хвосте зубы есть?..

Но в лесной чаще послышался собачий лай, и бояре прибавили шагу, условившись вечером в Киеве потолковать по душам.

В это время в Киеве князья Русской земли, старший Изяслав, второй Святослав и третий Всеволод Ярославичи, вели важную беседу. Старший брат расспрашивал о доходах племянников и о дружинах, какие могут они содержать. При них были еще бояре, кроме младших, отпушенных погулять на охоту в заповедный Олегов лес. У Изяслава на службе был бодрый еще, умный старик Тукы, родной брат боярина Чудина, человек грамотный, из самых старых учеников первой на Руси школы, устроенной Владимиром. С князем Святославом был Берн, не очень толковый, но очень храбрый витязь, уроженец черниговский, хотя родом из варягов. С князем Всеволодом явился боярин Никифор, ловкий грек, приехавший из Царьграда вместе с царевной, когда она была привезена в Киев и вышла за любимого сына князя Ярослава.

- Пуще всего надо стараться, - говорил старший князь Изяслав, - чтобы дети не засиживались подолгу на одном месте, чтобы не думали, будто волости им даны на веки вечные. Пусть владеет, живет, кормится, а из-под руки отцовской не выходит, пусть у отцовского стремени обретается. Мало ли что может случиться? Неприятель придет, надобно, чтобы всякий князь был наготове идти, куда велит отец, с дружиною; а заживись он на одном месте, так, пожалуй, подумает, что он сам себе господин и детям, и внукам своим может свою волость оставить. А этому быть никак нельзя, и Всеславов нам больше не надо...

- Что же? - спросил Всеволод. - Чем же худо он нам пособил в походе на торков четыре гола назад? И пришел вовремя, и дрался честно, и дружину свою держал в руках как следует...

- Эх, брат! - отвечал Изяслав. - Неужели сердце твое лежит к этому сорванцу? Он нам вовсе чужой, хоть и родной племянник.

- Как так? Чем? Разве он не правнуком родным приходится князю Владимиру, нашему деду родному?

- Не могу я о нем слышать! Не говори ты этого! - нетерпеливо вскричал Изяслав. - С тех пор как Владимир отделил Полоцк, стали полоцкие князья нам чужие. Неужли ты этого не понимаешь? Наша волость принадлежит нашему роду, Ярославичам, а Полоцк всунулся в середину, чужой. Наша волость идет вся в раздел и передел между нами и нашими детьми, а его лоскут не тронь, говорит, это мой удел. Пришел он нам помогать с торками, так, словно милость какую сделал, и похваляется, будто торки и к нему пробраться не могли, да еще требует прибавки... Меня он за отца не признает, и выходит, что Русская земля разделилась, не в одних она руках. Вот этого-то я пуще всего и боюсь. Покойный отец, князь Ярослав, приказал мне быть братьям вместо отца, велел братьям слушаться