реформирования должен быть целиком в руках правителя. При всем уважении к этому мнению, афишированная Александром любовь к «конституциям» не должна расцениваться как свидетельство его лицемерия и наивности; это лишь отражает ограниченное понимание им слова «конституция», как строгой формы правил, соответствующих закону, то есть того, что составляет сущность правового государства. В интерпретации Раеффа Александр оставался последовательным в своих принципах и целях в течение всего царствования. Наиболее современная биография Александра на английском языке, написанная Алленом Мак-Коннеллом, утверждает довольно настойчиво, что Александр всего лишь серьезно обдумывал представленные законопроекты, чтобы оградить свою власть в первые несколько лет царствования, когда он чувствовал себя зависимым от лидеров тайного заговора, приведших его к власти. Однажды отстранив Палена, одного из них, он «никогда больше не соглашался на какие-либо ограничения своей самодержавной власти в России»^[8], хотя был готов в качестве отца-реформатора представить и привести в действие образовательную и административную реформу дома, когда преодолел свою первоначальную неуверенность.

К сожалению, характер образования Александра (см. гл. 2) и ограниченность ума не позволяли ему четко выражать те правила, которым он следовал. Не полностью понимая некоторые идеи своих советников, он часто выражал их в наивной или поверхностной манере. Князь Клеменс фон Меттерних отметил в 1822 году, что «…из всех детей император Александр наиболее ребячлив»^[9]. Его взгляды зачастую были плохо сформированы или только частично развиты, и порой его мысли приобретали связность только тогда, когда они были использованы более предприимчивыми советниками. Например, в 1804 году интересные заявления Александра о европейской организации и о роли России в этой новой организации были собраны в полностью сформированный план, который был представлен Вильяму Питту. В отличие от своей бабушки, Екатерины II, он никогда не брал на себя роль писателя и критика. Тогда как Екатерина перерабатывала и адаптировала писания Монтескье, Беккариа, Бильфельда и других писателей в своем знаменитом Наказе 1767 года, Александр доверял другим выпуск конституционных проектов об освобождении крепостных. Его собственные редкие работы, такие как Священный союз 1815 года, речь в польском Сейме в 1818 году, показывают легкомыслие в использовании сомнительных и потенциально опасных заявлений, а также непонимание возможных последствий собственных слов.

Тем не менее направление мыслей Александра осталось неизменным на всем протяжении его царствования. Несмотря на заявление Чарторыского о его заключении, «что наследственная монархия была несправедливой и абсурдной»^[10], Александр на деле почувствовал важность своей роли и своих привилегий как правителя, и его отношение к таким понятиям, как «конституция», управление законом и правами, а также главенствование над всеми подданными осталось неизменным. Он всегда испытывал искреннюю ненависть к крепостному праву, недоверие к дворянской знати как к классу и искреннее желание улучшить жизнь своих подданных, начиная с расширения образования и поощрения филантропических стремлений. За границей он, не переставая, выражал свое желание мира не только для самой России, но и для всего континента, и за все время своего правления утверждал права России как главной европейской державы, играющей важную роль во всех аспектах европейской дипломатии. После душевного потрясения во время нашествия французов на Россию в 1812 году язык, на котором Александр выражал свои идеи дома и за границей, изменился, но его уверенность и стремление всегда оставались прежними.

Эта характеристика Александра как носителя неизменных, хотя зачастую неясно выражаемых взглядов, показывая, что он был чем-то большим, чем просто эгоистичный, слабый и ограниченный человек, не означает, что не было никаких вариантов в политике или подходе к различным проблемам в его правление. Обстоятельства, сложившиеся дома и за границей, ограничивали свободу действий Александра и его способность применять свои идеи на практике. Эта книга показывает, что все время его царствования можно разделить на несколько отдельных этапов примерно в таких границах: 1801–1807, 1807–1815, 1815–1820 и 1820–1825 годы.

Период между 1801 и 1807 годом — это время колебаний и нерешительности во внутренних делах и крушения планов внешнеполитических. Две основные идеи, которые доминировали во время правления Александра, — введение конституции и освобождение крепостных крестьян — обсуждаются в этой книге. Новый царь истребовал и получил предложения по поводу фундаментальной реформы правительственной структуры и крепостного права, но на практике, кроме реорганизации центральных государственных учреждений, сделал немного (см. гл. 3). Казалось, ему постоянно не хватало уверенности, чтобы продолжать начатое. Отсутствие точного плана и последовательного подхода к разрешению этих проблем было помехой реформам как в самой России, так: и в ранней заграничной политике Александра (см. гл. 4). В это время Россия не имела достаточной военной силы, чтобы быстро победить Наполеона, или политического влияния, чтобы настроить против него все содружество. У Александра были грандиозные планы для поддержания европейского мира и для основания новых форм европейской организации, но ни военная сила, ни дипломатические отношения не могли помочь ему утвердить эти взгляды перед противником и перед союзниками. Его первая встреча с наполеоновскими приемами ведения войны обернулась настоящим бедствием. Русская армия с Александром во главе была унижена в битве при Аустерлице в 1805 году, далее следовало поражение при Фридланде в 1807 году. Тогда Александру пришлось признать превосходство французской армии и необходимость Тильзитского мира.

Между 1807 и 1815 годом Наполеон и Александр боролись за превосходство в Европе (см. гл. 5 и 6). Теоретически Тильзитский мир разделил Европу на две сферы влияния — Франции на Западе и в центре и России на Востоке — и дал Александру удобную возможность заниматься дальнейшим расширением русского политического влияния на север — в Швецию и на юг — в Оттоманскую империю и снова обратиться к реформам дома. Практически же договоренность между Францией и Россией всегда, казалось, могла разрушиться; Россия никогда бы не приняла переход части Польши под французское влияние, и ее экономические интересы были ущемлены Континентальной системой, да и претензии обеих стран на Балканы были непримиримы. Неизбежность