любви. Но так как молодого человека не видать пока что, ты довольствуешься отцом. И рассуждаешь с ним не про любовь, а про разные скучные материи. Это и есть компромисс.

— Я и про любовь могу с отцом, — отвечаю с улыбкой.

— Увы! Мой опыт в этой области скуден. Не нравился я девушкам,

— Никому-никому?

— Ну, почему никому? Некоторым нравился. Одна была выше меня на голову и писала стихи, в которых были такие строки: «Я пришла к тебе по морю, как по Млечному Пути». А от другой всегда пахло маринованными помидорами.

— Помидорами?

— Представь себе! Красными, с укропчиком…

Я облизываюсь.

— А что! — говорю. — Не такой уж плохой запах.

— Разумеется. Если он исходит от овощей, а не от девушки.

Я думаю: а чем, интересно, я пахну? Но сращиваю другое:

— А какие тебе нравились?

— Такие, как ты, — отвечает он.

Кажется, я даже краснею в темноте. Папа не скупится на обидные слова, если попадешь ему под горячую руку, но и на комплименты тоже щедр.

— Когда-то я мечтал пройтись по городу с такой вот симпатичной и умной девушкой, Черта с два! Они и близко не подпускали меня.

— Зато, видишь, теперь подпустили.

— Теперь подпустили. Терпение, брат! Рано или поздно одни наши желания отмирают, другие — осуществляются. Это как письма «до востребования». Если в течение определенного срока за ними не явился адресат, их отсылают обратно.

Некоторое время идем молча. Я размышляю над папиным сравнением.

— Но ведь тогда, — приходит мне в голову, — я никогда не узнаю, что в них. В письмах этих.

— Ничего, — успокаивает он. — Узнаешь, что в других. Тоже своего рода компромисс.

Я не подаю виду, но мне делается грустно. Не хочется, чтобы предназначенные мне письма ушли назад непрочитанными.

Запись четвертая МУРАВЕЙ НА ГЛОБУСЕ

— Куда прикажете? — осведомился водитель почтовой тележки.

Я пожала плечами.

— Мне туда, — и показала вперед.

— Мне тоже.

Мы пересекли привокзальную площадь и двинулись вниз по бульвару.

— Вас зовут Маша, — сказал он.

Теперь мы ехали рядом. Вернее, ехал он, а я шла.

— Не угадали.

Дорожка была узковата, и нам уступали дорогу,

— А я и не собираюсь гадать. Я знаю точно. — Он улыбнулся, и так ослепительно блеснули на круглом рыжем лице ровные зубы.

— Но ведь и я тоже знаю…

— Не обязательно. Вы можете заблуждаться. Если ваши родители прошляпили, когда называли, то как вы можете узнать свое настоящее имя?

— А как вы узнали?

— Свое?

— Нет, мое, Ну, и… свое тоже.

И закусила губу. Получилось, будто я напрашиваюсь на знакомство.

Он вскинул руку — как раз под деревом были мы, — а когда опустил, я увидела веточку акации. Зеленую! Первое дерево, которое выбросило листву, — все другие были пока что голые.

— Меня зовут Иваном Петровичем, — сказал он и протянул мне веточку, как цветок.

Я взяла ее и, как цветок, понюхала,

— Очень приятно.

— Что меня зовут так? Или пахнет приятно?

Так со мной еще не знакомились. Некоторые, правда, заговаривали на улице, однажды водитель остановил специально для меня троллейбус, уже отъехавший от остановки, а в другой раз двое ребят подарили дрессированную стрекозу. Она была голубой, тоненькой и сидела на ухе одного из них. Он поднес палец, стрекоза перебралась на него, а уже с пальца — на мое плечо. Я шла и косилась, как Топа на ошейник. Возле дома стала. «Ну, лети», — и тихонько подула. Прозрачные, с синими прожилками крылышки покачались туда-сюда и снова замерли. Тогда я по примеру хозяина подставила палец. Выпуклый стрекозий глаз внимательно глядел на него, но, видимо, мой палец не внушал доверия. Пришлось отцеплять ее от платья.

— А мне подарили стрекозу, — похвасталась я дома. — Ученую!

Папа смотрел, смотрел на меня, и взгляд его вдруг затуманился. Я поняла, что он сочиняет сказку.

Ксюше стрекоз не дарят. Но зато ей дарят бананы, бусы и горячие бублики. А еще делают предложения, в ответ на что она, девятилетняя бандитка, выдергивает у мальчишек волосы и разрисовывает фломастером их сандалии. Полкласса влюблено в нее. Она не отвечает взаимностью. Другому отдано ее сердце. Я не могу назвать тут его имени, потому что тогда она не даст мне проходу, но оно, имя это, известно всем. Как и его веселые песенки (мне они тоже нравятся). Его усатое лицо знают даже те, кто никогда не смотрит телевизор. Но по улице-то они ходят, а значит, видят сумки с его изображением. Холщовые пляжные сумки с веревочками вместо ручек. В Гульгане на бабушкиной фабрике делают их.

В меня не влюблено полкласса. И четверть тоже. Вообще никто. Это папа находит во мне что-то особенное, а мальчишки — нет.

— Ты неправильно ведешь себя с ними, — сделала вывод троюродная Алла после вечера в клубе медработников.

А с Иваном Петровичем? С ним правильно? Позволила б троюродная Алла так сразу провожать себя, да еще с нелепой тележкой?

Я показала на посылки глазами.

— Их ведь ждут где-то.

— Еще как!

— А вы их куда везете?

— Как куда? Куда надо им.

— Им в Москву надо.

— Вот и прекрасно. Москва — там! — И махнул рукой на автоматы с газировкой.

Я никогда не задумывалась, в какой стороне Москва. По карте знала, а вот так, посреди города… Кажется, и правда там. К самым автоматам подъехал он. «Сироп апельсин», — было написано на светящемся окошке.

— Малиновый, — прочел Иван Петрович. — Хотите?

Я хитро глянула на него.

— Хочу малиновый.

— Пожалуйста!

Вымыл стакан, поставил, достал из ячейки «Возврат монеты» три копейки и — в щель их. Будто специально для него приготовили!

Автомат молчал.

— Надо кнопку нажать, — подсказала я.

Он посмотрел на кнопку.

— Вы думаете?

Мне так весело стало… Оказывается, и он чего-то не знает. Да еще такой ерунды! Ксюша в пять лет освоила всю эту премудрость.

Я нажала, и в тот же миг, фыркнув, в стакан ударила струя. Судя по цвету, вода не была малиновой. И апельсиновой тоже. Обыкновенная «чистая».

— Видите, что вы наделали, — упрекнул меня Иван Петрович. — Пейте теперь.

Пришлось пить…

Честно говоря, я никогда не видела, чтобы по городу разъезжали почтовые тележки, и тем не менее никто почему-то не обращал на нас внимания. Вот только двое мальчишек, пристроившись, шли рядом.

— А там что, мотор? — спросил один.

Иван Петрович поглядел на него сверху,

— Дурень! Мотор тарахтит.

Мальчишки прислушались. Ничего не тарахтело.

— Как же едет она?

— Очень просто. С горочки.

Оба глаза опустили. Я тоже. (Исподтишка). Ни малейшего уклона…

— А где горочка? — не отставал все тот же, любознательный.

— Везде, —