поклонение фаллосу… возьмите Галилея… да что вы привязались…

Дальше я уже не слышал, потому что выкрикивал собственный взгляд на христианство. Смолчать было невозможно. Пытаясь что-то втолковать, Мэри хватала за рукав Джорджа, который осатанело тыкал пальцем в сторону Теренса. На полу валялась пустая бутылка, кто-то опрокинул ведерко со льдом. Впервые в жизни я рвался высказать свое мнение о христианстве, насилии, Америке и прочем, требуя внимания, пока не потерял мысль.

— …если взглянуть на это объективно… проповедников, чтобы усмирить бастующих рабочих… объективно? То есть по-мужски. Вся реальность — это мужская реа… вечно разгневанный Бог… великий небесный капиталист… протекционистская идеология господствующего класса отрицает конфликт между мужчиной и женщиной… дурь, полная дурь…

Вдруг в короткой обессиленной тишине прорезался еще чей-то голос.

Оказалось, мой:

— …по Штатам, и на шоссе в Иллинойсе я увидел плакат «Бог, Нрав и Кольт сделали Америку великой. Сохраним же эту троицу».

— Ага! — возликовали Мэри с Теренсом.

Джордж вскочил с пустым стаканом в руке.

— Да! — закричал он, — Верно! Так и запишите! У нашей страны жестокое прошлое, много отважных мужчин погибли за…

— Мужчин! — эхом откликнулась Мэри.

— Ладно, и много отважных женщин… Америку создавали с оружием в руках. От этого никуда не денешься, — Джордж прошел к бару и достал какой-то темный предмет, — Здесь я держу пистолет, — сказал он, показывая оружие.

— Зачем? — спросила Мэри.

— Когда у тебя дети, уже иначе относишься к жизни и смерти. Прежде я не держал в доме оружия. А сейчас убью любого, кто станет угрожать моим мальчикам.

— Он настоящий? — поинтересовался я.

Джордж подошел к нам с пистолетом в одной руке и полной бутылкой виски в другой.

— Да уж не игрушечный!

Маленький пистолет легко умещался на ладони.

— Можно взглянуть? — попросил Теренс.

— Он заряжен. — Джордж передал ему пистолет.

Оружие всех успокоило, в его присутствии мы уже не кричали. Пока Теренс рассматривал пистолет, Джордж разлил всем виски и, сев в кресло, напомнил о моем обещании сыграть на флейте. Повисло неопределенное молчание, которое вновь нарушил Джордж, сказав, что нас еще ждет ужин. В глубокой задумчивости Мэри медленно крутила стакан. Опершись на локти, я вспоминал наш разговор и пытался понять, почему мы вдруг замолчали.

Теренс отщелкнул предохранитель и нацелил пистолет в голову Джорджа.

— Руки вверх, христианин! — глухо проговорил он.

Джордж не шевельнулся и лишь сказал:

— Не балуйтесь с оружием.

Теренс крепче ухватил пистолет. Конечно, он валял дурака, но я вдруг увидел, как напрягся его палец на собачке.

— Теренс! — прошептала Мэри и тихонько пихнула его ногой в спину.

Глядя на Теренса, Джордж потягивал виски. Второй рукой Теренс поддерживал пистолет, нацеленный хозяину в лоб.

— Смерть владельцам оружия! — без тени юмора произнес он.

Я хотел его окликнуть, но голос застрял в горле. Со второй попытки, преодолевая волну паники, я произнес что-то нечленораздельное.

— Ну кто там еще? — спросил Теренс и нажал курок.

С этого момента вечер свернул в лабиринт традиционной учтивости, в которой американцы, если захотят, вполне переплюнут англичан. Только Джордж видел, что Теренс вынул обойму, мы же с Мэри пребывали в состоянии легкого, но затяжного шока. Салат и холодное мясо мы ели с тарелок, плясавших на наших коленях. Джордж расспрашивал Теренса о его диссертации по Оруэллу и перспективах преподавательской работы. Теренс интересовался прокатом утвари для вечеринок и оборудования для больничных палат. Мэри вежливо отвечала на вопросы о ее феминистском книжном магазине, тщательно избегая любых высказываний, которые могли бы спровоцировать дискуссию. Наконец и меня попросили поведать о своих туристических планах, что я и сделал чрезвычайно занудно и подробно. Я сообщил, что перед возвращением в Лондон неделю проведу в Амстердаме. Это известие подвигло Теренса с Джорджем на неуемное восхваление города, хотя стало ясно, что они видели два его совершенно разных облика.

Потом все пили кофе и зевали, а я играл на флейте. Мое исполнение баховской сонаты было не хуже обычного и даже благодаря выпивке чуть увереннее, но мысли мои витали вдалеке от музыки. Она мне наскучила, как и собственная игра. Ноты перемещались с листа на кончики моих пальцев, а я думал: «Неужели я играю это?» В голове еще звучало эхо наших возбужденных голосов, я видел черный пистолет на ладони Джорджа, комедианта, из тьмы возникшего перед микрофоном, я видел себя в то давнее время, когда перегонял машину из Буффало в Сан — Франциско и, перекрывая рев ветра в открытых окнах, от радости кричал: «Это я!.. Я здесь!.. Я еду!..» Какая музыка это передаст? Почему я даже не искал ее? Почему я застрял на том, чего исполнять не умею, — на музыке, которая принадлежит иному времени, иной цивилизации и при всей своей определенности и совершенстве кажется мне претенциозной и лживой, хотя другие ее воспринимали и воспринимают как истину? Чего мне искать? (Через вторую часть я прокатился, точно валик механического пианино.) Нечто трудное и свободное. Я вспомнил рассказы Теренса о его приключениях, его баловство с пистолетом, вспомнил эксперимент Мэри над собой, вспомнил себя, когда в прострации барабанил пальцами по книжной обложке, вспомнил огромный фрагментарный город без центра и жителей, город, существующий лишь в воображении, связующее звено перемен и застоя в жизни отдельных людей. Образ и мысль пьяно продирались друг за другом, в предполагаемой гармонии и нерушимой логике от такта к такту жирел диссонанс. На секунду я оторвал взгляд от нот и посмотрел на своих друзей, разлегшихся на полу. Потом видение их лиц маячило на нотной странице. Скорее всего, мы больше никогда не увидимся. Обыденная мимолетность нашего общения лишь оттеняла бессмысленную рациональность и ничтожную тенденциозность музыки, которую я играл. Оставь это профессионалам, умеющим пробудить ее старинную истинность. Теперь, когда я знаю, чего хочу, для меня эта музыка — ничто. Это всего лишь изящный эскапизм… кроссворд с вписанными ответами… Я больше не мог играть.

Оборвав медленную часть, я поднял взгляд и хотел сказать: «Больше не могу», но троица уже вскочила и улыбалась во весь рот. Подражая концертным завсегдатаям, Джордж и Теренс рупором сложили ладони у губ и кричали: «Браво! Брависсимо!» Мэри поцеловала меня в щеку и поднесла воображаемый букет. Охваченный тоской по стране, которую еще не покинул, я смог лишь сдвинуть колени и отвесить поклон, прижимая