обернутой фуфайкой, выпили по глотку-другому теплого чая и, по настоянию Флегонтовича, отправились к старой мельнице, где, по мнению друга, и ждала нас настоящая удача.

По дороге на новое место я приглядывался жадно к Могзе, готовящей тебе на каждом повороте какой-нибудь сюрприз.

На обрывистой крутизне, открывшейся сразу же за высоченными елями, я ненадолго задержался. Тут — на небольшом отрезке — нетерпеливая речушка уже сбросила с себя лед, и, напористо, глухо рокоча, устремилась вниз, перекатываясь с пенными брызгами через упавший когда-то с берега на берег могучий дуб.

Виктор Флегонтович тоже остановился. Закурил сигарету и улыбнулся чему-то. Светло так улыбнулся — во все заметно посмуглевшее за день лицо.

— Ты чего? — спросил я.

— Историйку давнюю вспомнил. Как раз под этим берегом приключилась. Давно, правда, в войну, мальчонком когда был. — Друг замолчал, глубоко затягиваясь.

— Расскажи, — попросил я. Флегонтович снова улыбнулся — теперь как-то смущенно. Затушил окурок, и не сразу начал:

— Летом, в каникулы, я у бабы Дуси подкармливался. В городе у матери еще рты были. А с питанием, сам знаешь, как приходилось в военные годы. Ну, а тут и ягоды, и грибы, и рыбалка к тому же. Раз за день надергал мелочи целое ведерко. Думаю: моей удаче и баба Дуся обрадуется! И уху сварит, и жареху сготовит на второе. Собрался уходить, да вдруг осенило: заброшу-ка удочки на ночь. Может, заявлюсь сюда поутру, а на крючках окуни, что тебе поросята на привязи! Так и сделал. Все три удочки забросил во-он у того омутка. Удилище, само собой, покрепче в глину воткнул.

Виктор Флегонтович прислушался.

— Дятел токует, — прошептал чуть погодя.

И верно: от противоположного лесистого берега доносилась гулкая барабанная дробь. Дятел сидел где-то на сосне, сильно ударяя клювом в конец сухого сучка.

— Хитер: дерево заставляет звучать на весь околоток. Подружку кличет, — сказал друг и, торопясь, закончил начатую историю. — Заявляюсь утром на удачливое место, гляжу: две удочки с пустыми крючками, а леса третьей закинута на куст ивняка. «Кто-то из ребят озорничал», — подумал и потянул лесу к себе. И тут в листве что-то белое суматошно забилось. «Неужели крупная рыбища попалась? — спрашиваю себя. — Но как же она на дереве оказалась?» А когда подтянул к себе лесу, ахнул даже. Вот тебе и улов! Чайка на удочку попалась. Увидела плотвичку, болтавшуюся на крючке, нырнула за ней и сама стала пленницей. Долго пришлось повозиться, пока осторожно вытаскивал из клюва птицы крючок. Она даже за палец больно ущипнула перед тем, как я ее из рук выпустил… Летит, летит к противоположному берегу, а сама головой мотает. Словно выплюнуть что-то хочет.

Флегонтович опять закурил, и мы пошли дальше.

Душегубец

Между липок высился гладкий шест с потемневшим от дождей скворечником. В развилке сухой ветки, прикрепленной к домику, вижу моргающего крыльями скворушку-свистуна.

«Прилетели, — говорю себе. — Не забыли родной кров!»

Поселившаяся в скворечнике пара озабоченно бродила по саду, но разные там букашки и червяки попадались редко — еще не оттаяла земля, ночами же ее прихватывали заморозки.

И жена стала подкармливать пернатую братию. Возле кухонки положила на кирпичи старый поднос, насыпала на него пшена, подсолнечных семян, хлебных крошек.

Скворцы первыми заметили кормушку. Вначале прилетел самец. Он сел на куст шиповника, настороженно оглядываясь по сторонам. А чуть погодя решительно опустился на край подноса. Схватил самый большой мякиш, тотчас взвился к скворечнику.

Вскоре кормушку начали навещать трясогузки, синицы, зяблики. Прилетали и скворцы с соседних дачных участков.

Все чаще появлялось солнце, теплые деньки чередовались с пасмурными, дождливыми, и веселее запел зяблик, резвее забегали по зазеленевшим тропинкам легкие, свиристящие трясогузки. Теперь эти лакомки смело заходили на кухню, вспархивали на чайное блюдце, стоящее на полу у подтопка, и не спеша, церемонно щипали творог. Стремительные же синицы не осторожничали — молниеносно вспорхнув в дверь кухни, проворно хватали с блюдца кусочки творога или сыра, и так же молниеносно, фыркая крылышками, уносились куда-то, ныряя между яблоневыми ветвями.

И вот у наших скворцов появилось потомство. Когда мать или отец подлетали к шесту с полным клювом корма, в домике поднимался отчаянный писк. Потом из летка скворечника стали высовываться серовато-коричневые головки прожорливых детенышей.

Однажды, придя со двора, жена сказала мне:

— Иди скорее!

Выйдя на крыльцо, я услышал сильные, частые удары. Казалось, где-то рядом рассыпалась барабанная дробь трудяги-дятла.

Махая рукой, жена звала меня к липам. Зайдя за дом, я увидел такую картину: над шестом метались в тревоге скворцы, а на скворечнике у самого летка примостился большой серый дятел. Он долбил доску, стремясь расширить леток. Долбил что есть силы — вниз летели, точно вязальные спицы, щепочки.

— Посмотри, что он делает, душегубец! — сказала жена.

Схватив из-под ног ссохшийся комок земли, я запустил его в сторону скворечника. И закричал, хлопая в ладоши:

— Кыш, кыш, разбойник!

Дятел улетел. Взволнованные, взъерошенные скворцы один за другим скрылись в домике. Надо же было проведать беспомощных детей, которым грозила такая опасность!

В тот день дятел прилетал еще два раза. Появлялся он, нарядный щеголь в малиновых рейтузах, проявляя поразительное упрямство, и в следующие дни. Не в меньшей мере, чем родители, охваченные тревогой за скворчат, были все время начеку и мы. И едва от лип доносились первые дробные удары, бежали в сад и прогоняли нахала.

— Я ни от кого не слышала, что дятлы способны на такой разбой! — говорила удивленно жена, держа теперь под рукой медный поднос и увесистую палку вместо колотушки.

— Я тоже, — отвечал я, прислушиваясь к суматошному писку в домике на шесте. Отчетливо видна была шель, пробитая дятлом, стремившимся расширить отверстие, чтобы проникнуть в скворечник за добычей.

Как-то под вечер повстречал я лесника Скалкова. Остановив неспешно трусившую Ласку, низкорослую каурую кобылу, он поздоровался, спросил, нет ли у меня с собой свежей газеты. Тут я и рассказал Скалкову о проделках дятла.

— У меня в квартале пестрый дятел несколько дуплянок разорил, — проговорил лесник, кнутовищем сбивая на ухо форменную фуражку. — Истый душегубец!

К концу июля шумное семейство покинуло свой домик. Видимо, улетели скворцы в лес на рассвете, когда мы еще спали. И как ни грустно было