Анатоль Франс Фарината дельи Уберти, или Гражданская война

И так воздымался он челом и грудью,

Как будто бы ад презирал безмерно.

«Ад». Песнь X.

Сидя на террасе своей башни, старый Фарината дельи Уберти вперял пронизывающий взгляд в город, ощетинившийся зубцами стен. Стоя близ него, брат Амброджио глядел на небо, где распускались вечерние розы, и которое венчало своими пламенными цветами холмы, обступившие кругом Флоренцию. С ближайших берегов Арно, в тихом воздухе поднималось благоухание мирт. Последние птичьи крики доносились от светлой кровли Сан-Джиованни. Вдруг топот двух коней зазвучал по острым камням, вырытым из ложа реки для городской мостовой, и двое всадников, прекрасных, как два святых Георгия, выехав из узенькой улицы, проехали перед глухими стенами дворца рода Уберти. Поровнявшись с подножием гибелинской башни, один из них плюнул, в знак презрения, а другой, подняв руку, сложил кукиш. Затем, оба, пришпорив своих коней, галопом доехали до деревянного моста. Свидетель оскорбления, наносимого его имени, Фарината был спокоен и молчалив. Его иссохшие щеки дрогнули, и слеза, в которой было больше соли, чем воды, медленно заволокла его желтые глаза. Наконец, трижды покачав головой, он вымолвил:

— За что ненавидит меня этот народ?

Брат Амброджио не ответил. И Фарината продолжал глядеть на город, который он видел только сквозь горькую пелену, разъедавшую ему веки. Затем, обратив к монаху свое худое лицо с крепко посаженным носом, в виде орлиного клюва, и грозными челюстями, он спросил еще раз:

— За что ненавидит меня этот народ?

Монах сделал движение, как бы отгоняя муху.

— Что вам, мессер Фарината, похабная дерзость этой пары молокососов, вскормленных в гвельфских[Гибеллины и гвельфы — две стороны, боровшиеся в Италии: первые — сторонники германских императоров, стремившихся распространить свою власть на Италию; вторые, — сторонники независимости Италии и папы, боровшегося против германского императора. Под влиянием различных экономических интересов итальянские города примыкали к той или другой стороне, иногда меняя свой фронт в процессе борьбы. (Прим. ред.)] башнях Ольтарно?

Фарината.

— Действительно, мне мало дела до этих двух Фрескобальди, любимцев римлян, сыновей всадников и проституток. Их презрение меня не пугает. Ни друзьям моим, ни, особенно, моим врагам меня нельзя презирать. Горе мое в том, что я чувствую на себе ненависть народа Флоренции.

Брат Амброджио.

Ненависть царит в городах с тех пор, как сыны Каина занесли в них искусные ремесла и гордыню, с тех пор, как два фиванских рыцаря кровью своею утолили взаимную братскую ненависть. Оскорбление порождает гнев, а гнев — оскорбление. С ненарушимой плодовитостью ненависть зачинает ненависть.

Фарината.

Но как возможно любви породить ненависть? И за что ненавистен я моему возлюбленному городу?

Брат Амброджио.

Я отвечу вам, мессер Фарината, раз вы этого хотите. Но из уст моих вы не услышите ничего, кроме правды.

Ваши сограждане не прощают вам того, что вы сражались у Монтаперто под белым знаменем Манфреда[Сын германского императора Фридриха II, князь тарентский, постепенно овладевший Сицилией, частью юга Италии и распространивший свою власть на Тоскану (1231–1266 гг.). (Прим. ред.)], в день, когда Арбия покраснела от крови флорентийцев. Они считают, что в тот день в той гибельной долине вы не были другом своей Флоренции.

Фарината.

Как? Я не любил ее. Жить ее жизнью, жить только для нее, выносить усталость, голод, жажду, лихорадку, бессонницу и ни с чем не сравнимую муку — изгнание, быть непрестанно лицом к лицу со смертью, рисковать попасть живым в руки тех, кто не удовольствовался бы только моей смертью, на все решиться, все перенести за нее, за ее благо, за то, чтобы вырвать ее у моих врагов, которые были и ее врагами, за то, чтобы освободить ее от всякого позора, чтобы волей или неволей склонить ее к следованию благим советам, стать за правое дело, думать то, что я думал сам, а со мной лучшие и благороднейшие, желать видеть ее во всей красе, мудрой и великодушной, и этому единому желанию пожертвовать своим достоянием, своими сыновьями, своими близкими, своими друзьями, быть в зависимости от ее выгод щедрым, скупым, честным, предателем, великодушным и преступным — это не значит любить свой город! Но кто же тогда любил Флоренцию, если я ее не любил?

Брат Амброджио.

Увы, мессер Фарината, ваша беспощадная любовь вооружила против города злобу и хитрость и стоила жизни десяти тысяч флорентийцев.

Фарината.

Да. Моя любовь к моему городу была именно так сильна, как вы говорите, брат Амброджио! И поступки, которые она мне внушила, достойны того, чтобы их поставить в пример нашим сынам и сынам сынов наших. Дабы память о них не затерялась, я бы и сам велел их записать, будь у меня голова, способная к писаниям. Когда я был молод, мне в голову приходили такие любовные песни, которые дам приводили в восторг, а писцы записывали их в свои книжки. А кроме того, я всегда презирал письменность наравне с ремеслами, и о том, чтобы писать, заботился не больше, чем о том, чтобы прясть шерсть. И пусть всякий по моему примеру действует согласно своему общественному положению. Но вы, брат Амброджио, вы очень ученый письменник, вам и следует составить рассказ о великих замыслах, мною осуществленных. Это принесет вам честь, если, конечно, вы поведете рассказ не по-монашески, а по-дворянски, потому что это дело дворянина и рыцаря. Это сочинение показало бы, что я сделал многое. И во всем, что я сделал, я ни о чем не жалею.

Я был изгнан, гвельфы изрубили троих моих родственников. Сиенна меня приютила. Враги мои так озлобились на нее за это, что подстрекали флорентийский народ взяться за оружие и идти войной на город, оказавший гостеприимство. Для Сиенны, для изгнанников я стал просить помощи у короля Сицилии.

Брат Амброджио.

Это совершенно верно: вы стали союзником Манфреда, друга Люкерийского султана, астролога, отступника, отлученного от церкви.

Фарината.

Мы тогда, как воду, пили папское отлучение. Не знаю, научился ли Манфред читать судьбы по звездам, но что он очень дорожил своей сарацинской кавалерией, так это правда. Он был столь же осторожен, как и отважен. Мудрый государь, скупой в отношении крови своих солдат и золота в своих сундуках, он ответил сиеннцам, что пошлет им подмогу. Он давал великие обещания, чтобы внушить такую же благодарность. На деле же он сдерживал