трубку, маленькая чертовка! - закричал отец.
- Ничего, папа, - сказал я.
Она, должно быть, находилась у второго аппарата, в спальне. Рано или поздно Джини все равно узнала бы о болезни брата.
- Как ты себя чувствуешь, милая?
Она заплакала в трубку.
- Спокойно, детка, - ласково произнес я. - Слезами горю не поможешь. Я немедленно отправлюсь туда и выясню, что можно сделать.
- Правда, папа?
Ее голос заметно ожил.
- Ты нас не оставляешь?
Я закрыл глаза.
- Конечно, нет, малышка. А теперь положи трубку и спи. Мне надо поговорить с дедушкой.
Голос Джини зазвучал еще бодрей.
- Спокойной ночи, папа.
- Спокойной ночи, милая.
В трубке снова щелкнуло.
- Папа, - сказал я.
- Да, Бернард.
- Я выезжаю. Ты не хочешь что-нибудь передать Мардж?
- Скажи ей, что я молюсь вместе с тобой.
Я положил трубку с чувством горечи. Мардж не позвонила, потому что она знала. Отец позвонил, потому что он знал. Я обманывал лишь самого себя.
Я подошел к Элейн.
- Слышала?
Она кивнула.
- Я отвезу тебя в аэропорт.
- Спасибо.
Я направился в ванную.
- Мне надо одеться, - глупо сказал я.
Она ничего не ответила. Повернулась и исчезла в спальне. Спустя несколько минут вышла оттуда одетой.
Завязывая галстук, я посмотрел на Элейн в зеркало.
Узел получился неважный, но сейчас меня это не волновало.
Ее лицо выражало сочувствие.
- Мне очень жаль, Бред, - сказала она.
- Говорят, если вовремя начать лечение, эта болезнь не опасна.
Элейн кивнула.
- Теперь врачи справляются с ней гораздо лучше, чем когда...
В ее глазах снова появилась боль.
- Дорогая.
Повернувшись, я прижал Элейн к себе.
Она оттолкнула меня.
- Торопись, Бред.
***
Возле трапа я поцеловал ее.
- Я позвоню тебе, дорогая.
Она заглянула в мое лицо.
- Я - и она, - печально сказала Элейн. - Приношу несчастья тем, кого люблю.
- Не говори глупости. Тут нет твоей вины.
Ее широко раскрытые глаза смотрели на меня.
- Не знаю...
- Элейн! - резким тоном произнес я.
Ее мысли вернулись издалека.
- Я буду молиться за его здоровье.
Повернувшись, она побежала к машине.
Я поднялся в самолет и отыскал свободное место у окна. Уткнулся в иллюминатор, но не увидел Элейн. Моторы взревели. Я наклонился вперед и обхватил голову руками. В моем сознании крутилась одна безумная мысль. Если тут и была чья-то вина, то не Элейн, а моя.
Что сказано о грехах отцов?
Глава 31
Почти в полночь по среднеамериканскому времени я назвал свою фамилию девушке в голубой форме, сидевшей за стойкой больничной регистратуры. Пока она рылась в картотеке, я снял пальто. Через приоткрытую дверь увидел, как разворачивается такси, на котором я приехал из аэропорта.
Мимо стойки прошла монахиня в серой рясе.
- Сестра Анжелика, - окликнула ее девушка.
Монахиня обернулась.
- Да, Элизабет?
- Это мистер Ровен. Вы не проводите его в восемьсот двадцать вторую палату? Там лежит его сын.
Лицо монахини было добрым.
- Пожалуйста, идите за мной, - тихо сказала она.
Мы подошли к лифту.
- После десяти лифтеры уходят, - как бы извиняясь, сказала она и нажала кнопку.
Покинув кабину на восьмом этаже, мы зашагали по выкрашенному голубой краской коридору. Дойдя до просторного холла, свернули в другой коридор. В конце его я увидел маленькую фигурку, ссутулившуюся возле одной из дверей.
Я бросился вперед.
- Мардж! - закричал я.
Когда я приблизился к ней, она подняла свое лицо с резко обозначившимися от утомления и тревоги морщинками.
- Бред! - глухо вымолвила она.
Это был голос человека, пролившего за день немало слез.
- Бред, ты здесь!
Она покачнулась; я поддержал ее.
- Что с ним? - взволнованно спросил я.
Мардж заплакала.
- Не знаю. Доктора говорят, что пока ничего сказать нельзя. Кризис еще не наступил.
Она поглядела на меня, и ее серые глаза напомнили мне об Элейн. В них была та же боль.
Я не мог смотреть в эти глаза. Перевел взгляд на закрытую дверь.
- К нему можно зайти? - спросил я.
- Они разрешили заглянуть в полночь, - ответила Мардж.
- Уже почти двенадцать.
Я повернулся к монахине.
- Позову доктора, - сказала она, зашагала по коридору и исчезла в одной из комнат.
- Тебе лучше посидеть.
Я подвел Мардж обратно к дивану и сел рядом с ней.
Ее лицо было бледным, осунувшимся. Я зажег сигарету и протянул ее Мардж. Она нервно затянулась.
- Ты что-нибудь ела? - спросил я.
Она покачала головой.
- Не могу. Нет аппетита.
В коридоре послышались шаги. Мы подняли головы.
Сестра Анжелика возвращалась с врачом.
- Можете зайти, - мягко сказал он. - Но только на минуту.
Доктор открыл для нас дверь.
Мы молча переступили через порог. Увидев сына, Мардж ахнула, ее ногти впились в мою руку.
Его тело было закрыто аппаратом искусственного дыхания; мы увидели только макушку Бреда. Густые черные волосы блестели и казались жирными. Лицо было белым, веки - плотно сомкнутыми. Тонкая трубка шла от его носа к баллону с кислородом. Бред дышал тяжело, неровно.
Мардж шагнула вперед, чтобы коснуться сына, но доктор шепотом остановил ее.
- Не беспокойте его. Он отдыхает, ему нужно беречь силы.
Она тихо постояла возле кровати, держась за мою руку. Мы наблюдали за сыном. Губы Мардж беззвучно шевелились, она словно говорила с ним.
Я внимательно глядел на Бреда. Он был моей плотью, его страдания передавались мне. Гигантский плод моего семени, моя частица, боль которой я не мог облегчить.
Я вспомнил день, когда видел его в последний раз. Я подшучивал над худобой сына, мешавшей ему попасть в футбольную команду. При его росте, заметил я, лучше заняться баскетболом. Эта игра менее опасна. Если он проявит способности, его гонорары смогут достигать пятидесяти тысяч долларов в год.
Я уже забыл, что он ответил. А сейчас Бред лежал под металлическим аппаратом, который дышал за него, потому что измученный организм сына не мог делать это самостоятельно. Мой малыш. Я шагал с ним ночами по дому, когда он плакал. У него самые могучие легкие в мире, жаловался я. Сейчас бы я не стал жаловаться.
Только бы они оказались достаточно сильными! Я не мог дышать за него. Это делал металлический монстр с белыми стерильными боками, зловеще поблескивающими в больничном свете.
- Теперь вам лучше уйти, - прошептал доктор.
Я повернулся к Мардж. Она послала воздушный поцелуй спящему сыну; я взял ее под руку и вслед за врачом покинул палату. Дверь бесшумно закрылась.
- Когда что-нибудь будет известно, доктор? - спросил я.
Он бессильно пожал плечами.
- Не могу сказать, мистер Ровен. Кризиса пока не было. Он может произойти через час или через неделю.
Когда именно, никто не знает.
- Он останется инвалидом?
- До кризиса ничего нельзя утверждать,