темноте.

Танатос успокаивающе обнял его, и повел дальше.

Они пришли к широкой реке, мрачно несущей свои свинцовые бурливые воды. Здесь бог Смерти оставил Сизифоса одного. Сам он слишком надолго отвлекся от своих дел, и остальные его глаза и руки оставались в бездействии, ожидая указаний. Танатос сел на свой трон в преисподней, пристально вгляделся в серые вещие воды Стикса, и вот уже несколько его слуг направились к тонущему кораблю в Средиземном море, а другие к умирающему котенку в Александрию.

Он, брат Сна, всегда бодрствовал и был повсюду.

Ночь трижды сменила день, и Танатос, прекрасно отдохнувший, находился на дальнем берегу Стикса, собираясь отправиться в путешествие к землям Африки. Одна старая женщина громко призывала его оттуда. Вдруг какой-то печальный дух потянул его за рукав. Танатос взглянул сверху вниз и увидел заплаканное лицо Сизифоса.

— Все еще несчастлив? — спросил он душу. — Но в самом деле стоит тебе только расстаться с тем миром и пересечь реку… там луга, старые друзья. Да я не сомневаюсь, что твои родители и прародители страстно желают тебя видеть. Твоя жена придет в надлежащее ей время, и если ты пожелаешь, время пройдет очень быстро. Ты пока еще сильно привязан к Земле, и в этом твое не счастье.

— Я ничего не могу сделать, — заплакал король. — Моя жена не отпускает меня.

— Что?! Почему нет? — воскликнул Танатос, возмущаясь и одновременно ужасаясь.

— Ни похоронной церемонии, — сетовал дух, указывая рукой в сторону, противоположную серой реке, по которой плыла лодка паромщика, — ни поминального пира, ни прощания. Я привязан там, непогребенный пленник. О, властелин, позволь мне обитать призраком во дворце, пока моя жена не похоронит меня.

— Это закон, — согласился бог Смерти, сжалившись над ним. Он размышлял о женщине, чьи глаза были подобны синеве летнего неба, а волосы августовской зрелой пшенице. «Жестоко, как жестоко, — думал он. — А ведь она так прекрасна».

— Иди, Сизифос, и обеспечь себе надлежащие похороны.

Танатос распахнул перед королем занавес между мирами и указал путь на Коринф. А сам поспешил к старой африканке, которая звала его, рыдая от боли, и он, сжалившись, явился очень быстро.

Дух Сизифоса улыбался, когда темной ночью он шел по рыночной площади и поднимался по ступеням дворца. Стражники вздрогнули, когда он проходил мимо них, хотя и не увидели его. Пламя факелов в коридорах затрепетало при его приближении.

В парадном зале на ложе из щитов, убранном с королевской пышностью, покоилось его тело. А рядом с ним, о боги, ее золотистые распущенные волосы, ее небесно-голубые, а теперь покрасневшие от долгих слез глаза; на коленях перед телом стояла Мироуп.

Смеясь, он коснулся ее плеча, но Мироуп не почувствовала прикосновения. Тогда дух Сизифоса вошел в собственное тело, настолько сильным оказалось его желание, и поднялся вместе с телом с погребального ложа, улыбаясь испуганной королеве.

— Господин! — закричала она, и он обнял ее, окончательно убедившись, что находится в собственном теле. Слезы сменились безудержным смехом.

Сбежавшиеся на шум слуги радостно хохотали вместе с ними. Мудрый король и его храбрая невеста! Перед самым носом у смерти они сговорились, что Мироуп не станет хоронить его тело.

— Отныне не впускать чужестранцев, — приказал Сизифос слугам.

Муж и жена поднялись в спальню, где на стенах танцевали голубые нарисованные дельфины, и всю ночь ярко горели факелы.

В Китае шла война. Она свирепствовала вниз и вверх по реке Янцзы, уничтожая в огне деревни и города, возвышая одних и разоряя других. Бог Смерти и его слуги были заняты там.

В Индии разразилась чума. Вместе с раскаленным ветром она мчалась по городам, поражая первым делом скот, а затем и людей, которые кричали от боли. И бог Смерти, чье имя то и дело слышалось в Аду, спешил туда, прихватив с собой своих слуг.

Война была и в Германии, идущая вдоль лесов и рек, и проливавшаяся кровавым дождем в Галлии. Из года в год там продолжались столкновения.

Недремлющий Танатос редко появлялся в своем дворце, всё больше странствуя по дорогам Европы и горам Азии, появляясь то тут, то там в образе своих многочисленных слуг.

По прошествии многих лет он опять оказался на знакомой базарной площади Коринфа. Но теперь дети замирали перед ним в ужасе, а взрослые люди с криками бежали прочь.

— Почему вы бежите? — спросил он замешкавшегося торговца, припоминая свое предыдущее посещение, когда маленькие дети улыбались ему.

— Иди прочь, — сказал торговец. — Наш король не благоволит к чужестранцам.

— Это дурное гостеприимство, — сказал Танат. — Оно противоречит воле богов.

Но люди стали поднимать с земли камни, и Танатос, опечаленный, пошел прочь от них к ступеням королевского дворца. На ступенях по-прежнему сидел калека-нищий, только высохший и постаревший. Бог Смерти отвернулся от нищего, который смотрел на него долгим пристальным взглядом, и бросил ему монетку.

Стражники преградили ему вход алебардами. Но вид Танатоса сейчас был таким, каким его видел когда-то король, черные лохмотья, золотой обруч поверх темных бровей и глаза, горящие неведомым огнем.

Стражники в страхе расступились, оружие не коснулось его, и он в молчании прошел в первый зал. Его вел гнев, но в сердце закралось любопытство: что за обычаи в этом городе, в котором не благоволят к чужестранцам?

Ярко горящие факелы освещали ему путь. Его фигура отбрасывала огромную тень на цветные изразцы, изображающие осьминогов и летучих рыб, когда он шел по лестницам и галереям, заслышав шум веселого пира.

Он вошел в празднично освещенный зал, и его черная тень легла на белую скатерть не занятого гостями стола. Несколько факелов в зале разом погасли, мужчины и женщины перестали смеяться и в полной тишине повернули свои головы, чтобы посмотреть, что произошло, но они никого не увидели.

Только король поднялся со своего места, за его спиной встала взволнованная королева. Сизифос постарел, в его темных волосах появились серебряные пряди. Время не пощадило и золотоволосой королевы. Оно убило румянец на ее щеках, лишило прежнего блеска бездонные голубые глаза Мероуп.

Она умоляюще сложила руки. Но так и замерла. Застыли слова, готовые слететь с ее губ. Замерло все вокруг, за исключением Сизифоса.

— Сизифос, — хмуро произнес Танатос.

Но король словно не слышал. Его старческая рука тряслась, держа руку жены, а на глазах появились слезы.

— Ты же знаешь, как я люблю ее, — тихо прошептал он. — Я не могу с ней расстаться.

Всегда дружелюбный Танатос огорчился, глядя на него, его гнев утих.

— Ты