Он сидел рядом с вами в библиотеке и делал вид, будто читает литературу о переселении душ, на самом же деле он больше интересовался перевозкой мебели, но это неважно. Вы удивляетесь, почему он здесь? Но мы же не можем до бесконечности пользоваться его наблюдательностью, которая чем тоньше, тем грубее результат: мы же не можем заполнять тюрьму грузчиками-леваками, хотя левый уклон мы и не одобряем. С другой же стороны, нам и в тюрьме нужны преданные наблюдательные люди. Вы наш двор уже видели? Не видели?

Он подставил табурет к окну и подчеркнуто услужливо под локоток подтолкнул заключенного подняться и выглянуть в окно. Во дворе по кругу двигались люди в полосатых робах.

— Это вам что-нибудь напоминает? — Основатель еще постоял на носках, припоминая, откуда ему знакома эта картина, наконец предположил:

— Как у Ван Гога!

— Именно, как у Ван Гога! — обрадовался надзиратель, выбивая трубку о каблук своего сапога: — Мы в свое время обратились к правительству Франции с просьбой выдать нам этого Ван Гога. Он как-то изобразил довольно старые ботинки и стал от этого знаменит. Мы подумали, было бы справедливо для истории, если бы он запечатлел достойно мои новые сапоги. Однако правительство Франции ответило нам отказом, дескать, не располагают информацией о местонахождении некоего Ван Гога! Какие малокультурные люди! А у нас даже тюремный двор — произведение искусства!

Он помог собеседнику спуститься с табурета, и только тут заметил, что тот хромает.

— Жаль, что вы хромаете, а то бы мы вас хоть сейчас вывели на прогулку. Там бы вы и с Ван Гогом познакомились, он же все равно к нам попал, это естественно, ведь художники недаром любят изображать собственное лицо в безликой толпе. Но у нас и сама толпа не безликая, хотя, если понадобится, все будут хромать, как и вы, в этом не слабость, а соборная нравственность замкнутого коллектива. Еще замечу, маршируют-то одинаково, а хромает каждый по-своему. Мы иногда запускаем коллективную хромоту, чтобы при ее помощи замерить параметры подземных атомных испытаний, которые проводит наш противник неизвестно где. Вы знаете, что такое атом?

— Как же не знать, — возмутился ученый, — я же построил непротиворечивую теорию восстановления бывшего тела уже истлевшего человека по тоскующим атомам…

— Тоскующий атом — это не наш атом, — перебил его надзиратель, — хотя мы найдем возможность и его развеселить. Наш атом — это неисчерпаемое оружие, которое хорошо еще и тем, что совсем не ржавеет. Создатель этого оружия работает как раз в камере напротив. Это даже не камера, а свинцовый саркофаг, это на тот случай, если наш атомщик просчитается, и взрыв произойдет прямо в камере. Тюрьма при этом даже не пострадает. Считаю нужным вам сообщить, что и над вами потолок свинцовый, так что, если вам вдруг заблагорассудится при помощи вами начертанной ракеты выйти за положенные вам пределы, в лучшем случае вы попадете в саркофаг над вашей камерой.

— Но я и не собираюсь лететь в космос из моей камеры! Я вообще не уверен, доживу ли я сам до осуществления моих проектов.

— Доживете! У нас здесь хорошие специалисты по целесообразному продлению творческой жизни. Или доживет отдельная от вас мыслящая часть. Что же до полета в космос, то в космос вы, быть может, и не собираетесь, кто знает, что там, а вот в другую страну перелететь, почему бы нет? Вы же знаете географию! А что есть ваше изобретение как не подготовка массового перелета целого народа из отдельно взятой страны да в теплое местечко! Гуси-лебеди, тю-тю! Что вы так укоризненно на меня смотрите? Вы еще сами не ведаете, что вам может прийти в голову, как только ваша модель заработает. Вам же все хочется испытать, а нам все предупредить нужно. Думаете, нам с атомщиком легко? Ну, создаст он нам оружие массового поражения, чтобы мир во всем мире укрепить окончательно. Но он же после этого может ввязаться в борьбу за права человека! Это что же, чтобы каждый, кому не лень, мог на эту бомбу права иметь? Одно дело — дураков бомбой окоротить, а как дураки тебе под нос эту же самую бомбу? Чудовищно!

Основатель глянул в свой свинцовый потолок и почувствовал, как это чудовищно, но еще сильнее заныла в нем тоска по своим выкладкам и чертежам, чтобы никто ему не мешал обозначать корявыми значками свои воздушные грезы. Надзиратель, кажется, уловил сквозь дым своей трубки эту воздушную тоску, поднялся из-за стола и с воодушевлением произнес:

— Ну так с Богом! Нас всех ждут дела. А как, кстати, по поводу Бога? Поможет ли ваша ракета окончательно разоблачить его очевидное отсутствие?

— С Богом? — растерялся вычислитель. — Лаплас не нуждался в этой гипотезе, где там у меня копошатся уравнения Лапласа… Есть, правда, мнимые величины, корни из пустоты… С другой стороны, есть бесконечно малые величины, значит, возможны бесконечно далекие, или бесконечно высокие, это уж точно за пределами нашей тюрьмы…

— Смотрите у меня. Я полагаю, вам самому придется осуществлять ваш безумный проект, так что, если наткнетесь на Бога, можете не возвращаться! А цикорий пейте, он смягчает нрав и продляет жизнь, — надзиратель забрал свою пустую кружку, вышел и замкнул за собой тяжелую железную дверь.

Шло время, он думал, чертил, ставил опыты, воспитывал учеников. Читал популярные лекции: для политических — космополитизм космоса, для уголовников — космос в законе, для надзирателей — как охранять границы вселенной.

Его старательно контролировали особисты. Если кто-то из уголовников не мог пересказать лекцию, то Основатель был обязан прочитать ее в более кратком и более доступном виде. Иначе с политическими, в связи с расширением вселенной они требовали того же количества слов, но в более затяжной период, они же настаивали на том, чтобы на этот период были сокращены сроки их заключения. Особисты поддерживали это требование, ибо таким образом политические ускоренно переходили в разряд уголовников, а это благотворно влияло на мировое общественное мнение.

Надзиратели забрасывали вопросами, когда наконец можно будет выйти на границы вселенной, установить там контрольно-пропускные пункты и натянуть колючую проволоку через небесные сферы. Много спорили о наличии братьев по разуму: или их вообще нет, или в тюрьмах на других планетах такая хорошая охрана, что побег на нашу Землю практически невозможен.

Особисты опасались массового побега с лекций при помощи чертежей и схем, их пугала даже возможность свернуть чертеж в трубку, а это уже