по-иному воспроизводится жизнь, по-иному течет время. И тем не менее романы Лану — тоже произведения художника неравнодушного, озабоченного главными проблемами времени…

Свою трилогию о войне писатель назвал «Безумной Гретой» — по аллегорической брейгелевской картине, где изображена яростная фурия-война; в русском переводе печатались все три романа трилогии. «Майор Ватрен» (1956) рисует Францию горьких времен поражения и гитлеровского нашествия, времен Сопротивления. В «Свидании в Брюгге» (1958) образ лечебницы для душевнобольных символизирует весь современный западный мир с его военным безумием. Но этому разгулу безумия противостоит в книге Армана Лану, как и всегда в его творчестве, порыв к преодолению одиночества, противостоит дружба людей, страстность в отрицании безумия и войны.

Третий роман трилогии, «Когда море отступает» (1963), был удостоен Гонкуровской премии. Страстность достигает здесь еще большего накала — страстность поисков ответа на вопрос «зачем?». Герой романа, канадец Леклерк, участник боев за освобождение Франции 1944 года, приезжает в 1960 году во Францию, в Нормандию, на места давних боев. Он бродит по песчаным пляжам Атлантики, весь во власти страшных воспоминаний о войне. Зачем мы воевали? — думает он. — Зачем гибли друзья, юноши, не успевшие увидеть жизни, оставив лишь безутешных матерей, жен, невест? Зачем? Неужто все забыто?.. Гибли для того, чтобы сытые лавочники по-прежнему богатели, мошенничали, лгали?..

Писатель находит ответ на эти вопросы. Антифашистская битва шла за то, чтобы ужасов войны не знали сегодняшние мальчишки, такие, как безнадзорный Оливье, что играет среди поросших травою дотов… Не забывать, не успокаиваться, не прощать — таков нравственный урок трилогии Армана Лану. И читатель сборника «Песочные замки» без труда уловит то общее, что связывает нравственный пафос — а местами и мысли, ситуации, героев — этой трилогии (особенно третьей ее части) и новелл.

Арман Лану — автор и многих других книг. Здесь и беллетризованные биографии Эмиля Золя, Ги де Мопассана, Ролана Доржелеса, и сборники стихов, и пьеса для театра, и ряд эссе, и историко-литературная проза о Парижской коммуне, и роман об эпохе Сопротивления «Пчелиный пастырь» (1974).

Диапазон, как мы видим, очень широк. Но творчеству Лану, всему, что он пишет, свойственно при этом художническое постоянство. Оно проявляется, как у многих писателей, в возвращении к полюбившимся характерам, в перекличке между разными книгами, в повторении некоторых ситуаций, но главное, пожалуй, все же другое. Единство творчества Лану — в его нравственном содержании, в непримиримости к разрушению и войне, в бережном внимании писателя к простым человеческим заботам, к юной любви, к бедам одинокой старости, его радость при виде проявлений человеческой доброты, заботливости, сострадания.

Единство творчества Лану — в единстве творческого метода, которым пользуется художник. Французская критика склонна говорить об Армане Лану как о натуралисте. Пожалуй, вернее было бы здесь говорить о полнокровном реализме писателя. Впрочем, предоставим слово самому Лану. В 1963 году, отвечая адептам литературы абсурда, упрекавшим его в натурализме, он писал: «Итак, по-вашему, я натуралист? Да, если вы подразумеваете под этим, что меня интересуют общественные проблемы; что я придаю экономическим и социальным факторам первостепенное значение; что я люблю Жервезу, эту женщину из народа, лучшую из героинь, когда-либо созданных Эмилем Золя; что я считаю «Жерминаль» одним из величайших романов всех времен, поскольку это был первый роман, изобразивший рабочих… что я наивно считаю содержание романа вещью столь же значительной, как и его форма, считаю, что роман должен быть написан достаточно просто, чтобы его могло прочесть как можно больше читателей и чтобы его идеи распространились как можно шире, — что ж, на этих условиях, и только на них, я признаю себя продолжателем натурализма… Я имею слабость полагать, что хлопоты женщины, добивающейся пособия по многодетности, или страхи пятнадцатилетнего мальчишки, живущего в многолюдном квартале дешевых новостроек, куда интереснее для литературы, чем самый совершенный разрез сознания самого изысканного ума. И что эксплуатация человека человеком, атомная война или проблема перенаселения являются более важными для романиста, чем построение романа без сюжета, без интриги, без героя».

Творчество Армана Лану — и новеллиста, и автора произведений больших эпических форм, — писателя-реалиста, члена Гонкуровской академии, помогает современникам постигать самое главное — правду жизни. Оно находит свое место в благородной борьбе за мир и социальный прогресс.

Морис Ваксмахер

Кладбище ракушек

Леопольду Седару Сенгору^[1]

По роду своей деятельности я часто размышлял о том, почему во Франции впал в такую немилость жанр новеллы, в основе своей глубоко французский. Последним писателем, который в полном согласии со вкусами публики выражал себя главным образом в новелле, был Мопассан. Проблема возникла уже после его смерти. Даже Полю Морану не удалось «возродить новеллу». И дело тут не в литературных просчетах, а в отсутствии энтузиазма со стороны большинства читателей. Разумеется, усилия Гонкуровской академии, которые она прилагает к развитию этого жанра начиная с 1974 года, когда была учреждена Гонкуровская премия за новеллистику, не пропали даром, однако премированные сборники — первый из них принадлежит перу Даниеля Буланже — даже отдаленно не могли сравниться по кассовому успеху с «гонкуровскими» романами.

Критика толковала это явление и так и сяк, но все же не сумела дать удовлетворительного объяснения. Я в конце концов пришел к выводу, что объяснение самое простое было, вероятно, отброшено именно в силу его простоты. Дело, на мой взгляд, в сравнительно недавно возникшем у публики неприятии прерывности содержания. Подобное неприятие, быть может чуть менее явное, наблюдается и на театре — очевидный неуспех одноактных пьес или спектаклей, состоящих из не связанных единым сюжетом сцен; и в кинематографе — малая популярность фильмов из нескольких киноновелл, даже поставленных знаменитыми режиссерами; и на телевидении, где телеспектакли тяготеют все больше и больше к гигантским эпопеям с бесчисленным количеством серий.

Этими параллелями не следует пренебрегать. Издатели знают, что при равных литературных достоинствах (которые достаточно трудно определить!) больше всего шансов на успех — или хотя бы меньше всего на неуспех — имеют как раз те сборники новелл, которые связаны